Sands Casino. Event Center. Пансильвания, США. 14 ноября 2014 года.

— Бойцов прашу на середину! — выкрикнул судья международной категории Аромат Помоев, поправляя прическу и галстух-бабочку. Тяжело ступая, словно танк, вышел из своего угла под гром аплодисментов Карлос Вагинос. Подойдя вплотную к нему в центре восьмиугольника, Николай напряженно всматривался в горящие неземной яростью, раскосые, волоокие, выпуклые, словно при обострении базедовой болезни, глаза Карлоса. Четкий, квадратный подбородок. Сросшиеся брови. Редкие усики. Покатые, широкие плечи. Волосатые ноздри. Толстые ляжки. Мощная грудь. Все это почему-то казалось Николаю до боли знакомым. Он мучительно пытался вспомнить, где и когда-то он мог видеть все эти члены? Каракас? Мумбай? А, может быть, это Дежа вю? Мытищи? Варшава? Лагерь для репатриантов в Думбаке? Автогонки в Лобне? Фестиваль эротики в Барселоне? Чемпионат мира по шахматам в Оттаве? Скачки в предместьях Манчестера? Мак Дональдс в Челябинске? Нет, нет и нет! Тогда — Мичуринск, Женское общежитие станкостроительного завода? Барбекю в Сан-Диего? Чемпионат по сумо в Кейптауне? И вдруг его мозг болезненно пронзила, словно маленькая молния, резкая мысль. Сомнений быть не может! Оу! Йес! Узнал! Неприятный комок подкатился к горлу. Николай сглотнул комок, но комок не глотался.

— Ты? – прошептал Мошонкин Николай в изумлении, которому не было конца.

— Ха-ха-ха… — хрипло и, неестественно весело, как бездарный исполнитель роли Сатаны в опере Шарля Гуно «Фауст», рассмеялся в лицо ему Карлос Вагинос. — Узнал меня, гаденыш? – приблизив лицо почти вплотную к лицу Николая. Николай почувствовал знакомый, зловонный дурман дыхания.

— Fighters! Be attentive and polite! – напутствовал судья Аромат Помоев, — In title fights stings, breaking of fingers, farting in a nose expression of eyes — are forbidden. But there is a good news: blows are resolved by elbows (В титульных боях запрещается укусы, ломание пальцев, выдавливание глаз, пукание в нос. Но есть хорошая новость: разрешаются удары локтями!).

Да! Несомненно! Как бы это не было абсурдно, невероятно, но Мошонкин Николай знал это безобразное существо, с которым ему предстояло сразиться! Ему стало не по себе….

2.

— Йе! Проросшее! Проросшее! Йе-е-е-е-е! – доносился с улицы неистовый крик, переходящий в поросячий визг. Это так визжал каждое утро соседский мальчик-несмышленыш, кроха, названный Мокием. Мальчик болел каким-то неизвестным современной медицине неизлечимым психическим заболеванием и оттого умел только громко кричать «Проросшее!».

Мошонкин Николай поморщился, икнул, и с трудом отворил тяжелые веки. Нос был заложен густыми, затвердевшими, соплями. В тяжелой, словно курдюк пожилого барана, голове шумел камыш. Привычно, по утреннему обыкновению, нежно провел он рукой по паху, чтобы убедиться в репродуктивной мощи срамного уда, и обнаружил, что спит в брюках и в ботинках. Брюки были, к тому же, мокрыми в районе паха. Мошонкин Николай тревожно огляделся вокруг и вздохнул с облегчением: ну хоть что-то положительное есть в его земном пробуждении: он у себя дома! Опять! О! В который раз за год! Проклятый алкоголизм! Никакого сладу с ним нет! Да и онанизм донимает, после принятия алкоголизма! Опять, в который раз он не помнил, как добрался вчера ночью до дома. А начал-то, как всегда, с бокала красного вина в баре, куртуазно и духовно. Светская беседа, переходящая в петтинг, с элегантной дамой, владелицей брачного агентства. Обмен визитками. Виноградные улитки в прованском соусе. Сало в шоколаде. Фондю. Печень перепелки, гузка каплуна. Устрицы в лимонном соку. Потом бешенная схватка в огромной, как ринг, постели. Раз! Два! Три! Бокс! Мошонка опухшая и пустая, гудит и ломит! Так! Хватит! Пора кончать с этим распутством! Мошонкин Николай решительно вскочил и стремительно вошел в ванную, больно задев плечом дверной косяк. Там в огромном зеркале увидел свое отражение с синяком под глазом и брезгливо поморщился. Позор! Какой позор! Мощная струя, как из пожарной кишки при пожаре первой категории, золотыми брызгами разбивалась о стенки голубого унитаза, и разлеталась миллионами искр, создавая радугу.

Мошонкин Николай четким шагом, словно генерал перед наступлением, прошел на кухню, снова больно ударив плечом косяк,  и, увидев на столе початую бутылку Beaujolais Villages Nouveau, торопливо и жадно, на одном дыхании, опустошил ее до дна!

— Проросшее! Проросшее! Йе-э-э-э-э-о-о-о-о-э….– не переставая, хрипло, кричал на улице глупыш Мокий. Ему вторила горестно хриплым баритоном голодная ворона. Серые тучи заволокли осеннее небо. В желудке стало сначала тепло, потом горячо. В мозгу взошло невидимое солнце. Наступил рассвет сознания и Вселенной.

— Что я делаю? – думал он, свирепо, словно шпагу в гвардейца кардинала, вонзая штопор в пробку второй бутылки Beaujolais Nouveau, — Прожигаю свою жизнь в пустом стремлении рассмешить людей! Вместо того, чтобы заниматься настоящим мужским делом! Придет срок, я умру, и что останется после меня? Стопка юмористических книг! Интервью? Записи юмористических теле шоу и радио программ? И прах, и тлен! И все?! Но ведь он, Мошонкин Николай, в юности писал и серьезные вещи. Как это там у него….

«Свет перед тенью преклонит колени
Тень существует, пока есть Свет
А ты ушла, не оставив тени
Значит – тебя не было рядом, и нет
Умоляю! Солнце! Не заходи!
Замри на миг! Погоди немного!
Закат это то, что позади?
Или просто – кремация Бога?
Солнце! Послушай! Не угасай!
Слышишь: постыдный мужской плач!
Солнце лишь рядом с морем – рай
А в пустыне — бездушный палач!
Ярило беспечно вокруг разбросало
Лучи по Вселенной, как сонмы дорог
И Миру бесстрашному страшно вдруг стало
Оттого, что сгорел Всемогущий Бог

Так Мошонкин Николай, преуспевающий писатель-юморист, владелец сети международных юмористических агентств, Академик международной Аккадемии юмористов в Гааге, почетный член Ассоциации Юмора в Баковке, автор пяти юмористических сборников, в одночасье разочаровался в своем образе жизни, в творчестве и целесообразности своего существования.

2.

В отчаянии Николай Мошонкин, спешно собрал походный саквояж: трусы, носки, майка, презервативы, три бутылки текилы, и отправился в дальний сибирский скит к своему духовнику, старцу Мудославу. Сначала поездом до Тынды. Потом на попутном самосвале ЗИЛ до таежного поселка Моченая Дрынза. Там переночевал с бутылкой текилы в еще не остывшей бане мэра Моченой Дрынзы Карпа Хламидовича Блейера, на полке, накрывшись вонючим  и колючим тулупом. Утром, выпив на посошок горячего настою из пидры чернолистной и кочумахи полевой, он отправился в глубь тайги, к пророку Мудославу.

— Держись строго небесного ярила, пердило неразумное, фуянь прямо на юг, не боздырь никуда, ссыкуха! Не порчи белые снеги, лесо первозданныя желтизною зловонную. Шоб не как в прошлый раз, – ласково напутствовал его Карп Хламидович на своем певучем, таежном диалекте, заворачивая ему в полотенце шмат сала, буханку домашнего теплого хлеба, и бутыль зеленого, ядреного, елового самогона.

Долго шел Мошонкин Николай быстрым шагом по Сибирской тайге на самодельных, широких лыжах. Солнце мириадами игривых искорок отражалось в белоснежном покрывале леса. Вековые сосны покачивали запорошенными снегом верхушками. Мелькнула в ветвях рыжая молния белочки. Где-то коротко повыл голодный волк. Мошонкин уже не впервой ходил к старцу, жрецу, Верховному птицегадателю, тайному иллюминату, Мудославу. Николай всегда обращался в трудные моменты своей жизни к ясновидящему волхву, старцу Мудославу. Старец, жрец, Мудослав никогда не ошибался в своих прогнозах. Это именно он предсказал революцию в Сирии, засуху и неурожай 1972 года, смерть Ленина, Ванги и Нельсона Манделы, денежную реформу 1991 года, войну в Чечне, обвал рубля, второй этап экономического кризиса, второй развод Мошонкина, и последующий его третий брак. Много лет жил пророк и Верховный птицегадатель, старец Мудослав в своем скиту без документов и прописки, в языческих молитвах, без общения с миром и оттого был мудр и светел. Бабы в Моченой Дрызне баяли, что де скрывается старец Мудослав от правосудия мирского, оттого и живет в скиту. Но Николаю Мошонкину была неважна социальная и уголовная составляющая жизни старца. Ему хватало его сакральной и вселенской мощи. Возле входа в скит Мудослава, выстроенном в виде пирамиды, на сучке висел лошадиный череп, символ благочестия и целомудрия и деревянный символ Миркабы. Мошонкин Николай, слегка пригнувшись, чтобы не стукнуться о притолку, толкнул дубовую треугольную дверь. Дверь с противным, старческим пуком растворилась, впуская Николая в полумрак скита. Запах пота, мочи, трав, эля, брынзы, шаурмы, навоза, ладана, хвои, перегара, водки, селедки, солодки, говна, чернозема, протухшего трупа, собаки, скунса и гнили ударил ему в нос. Николай на секунду отпрянул, но, прищурившись, сжав губы и нос, упрямо втолкнул себя в скит.

— Забздеши двери, шмань! – раздался хриплый, похожий на кашель туберкулезника, голос из сумрака. Николай торопливо затворил за собой двери.

3.

Прорицатель, волхв, Верховный птицегадатель, тайный иллюминат, Мудослав, седовласый, долговолосый, долгоносый, долгоудый, бородатый старец, сидел в позе лотоса, на куче тряпья, в сером рубище, с алюминиевой кружкой в руце. На срамном уде, покачиваясь и тихонько позванивая, висел колокольчик, на столе смрадно коптила свеча из медвежьего сала, лежали опрокинутые бутылки, чашки, ложки. Большой, коричневый, таежный таракан безбоязно и неспешно ползал по жестяной миске, с остатками непознаваемой пищи, и насыщался ею.

— Ты? – удивился Мудослав, делая шумный глоток мутного пития.

— Я, — признался Николай, склонив голову в поклоне.

— Паки? – спросил Мудослав.

— Паки, – смущенно ответил Николай, выставляя на стол сало, хлеб, бутыль елового самогона и две бутылки текилы, прихваченные из Москвы.

— Пыхнешь? – спросил старец, безотрывно глядя в стену, на изображение Бофомета.

— Пыхну! – отвечал Мошонкин, безотрывно глядя на дерзкого, таежного таракана.

Николай протер носовым платком коричневое дно кружки, и, плеснув в нее елового самогона, протянул старцу. Тот не спеша, забил трубку травами лесными, живительными и веселящими, поджег ее, затянулся, выпустил дым чуть погодя, и лишь потом взял кружку. Но сразу пить не стал, а сделал еще пару затягов. Ароматный дым смешался со зловонием и обогатил его усладою. Самогон ласково гладил нутро. Сердцу стало веселей.

— Что делати, отче Мудослав? Я таки больше не могу жити! – в слезах обратился к старцу Мошонкин Николай, после третьего затяга. Но лишь рассмеялся Мудослав.

— Не смеши ужо меня-тко!!! Ха-ха-ха-ха…. – сказал он, выпуская дым широкими, приплюснутыми ноздрями, поросшими рыжими космами.

— Что делати, отче Мудослав! Я таки больше не могу жити? – через час, вдругорядь, спросил Мошонкин Николай, по новой разливая хмельную влагу. — Разочарован Я!

— О! У! Да исчадет от всякыя благочестивая мысли лжа и ласкание, жены легкоумныя. Такожде всяко неправодейство и кротость обуяет, – произнес отчетливо и поучительно старец Мудослав, подняв в небо грязный свой палец, откинув мощи нетленныя свои на зловонное тряпье.

— А можно попроще, отче Мудославэ? – осторожно и заискивающе, попросил Мошонкин, — Как в прошлый раз?