В конце концов (повесть, часть 5)

 

Конец конца света

«Коль смог, амиго, ты начать — умей достойно и кончать»
(Сара Голдмахер, инструктор фитнесклуба, Санта Моника, Лос  Анжелос. США)

 

Я восстал после Конца Света, из небытия в новой жизни, в новом мире, в новом качестве. В принципе, очнуться в новом мире в объятиях дамы, пусть винтажной, пусть не Лолита, пусть, не Анжелина Джоли и не Вупи Голдберг, с початой бутылкой текилы, вовсе не так уж скверно. Но ведь кто-то в этом Мире , на этой Планете проснулся один, без дамы, без текилы и пива, на улице, под дождем, под бомбежкой, без рюкзака и кошелька, попранный, избитый, обоссанный, без ног, без рук, без Родины, без памяти, без гордости и Любви.

Иду утром по обновленной Чичен-Ице, новый, счастливый, и оттого – красивый, человек, звучащий гордо, принявший душ, испивший сервесы, вкусивший такос и энчиладос грилл. Да ничего не изменилось! Так же уличные кулинары торгуют выпечкой и сувенирами! Так же предлагают сервесу из киосков. Все туристы отчего-то делают друг другу массаж. (Мне никто не сделал! Спиною не вышел?) И, конечно, запах марихуаны со всех сторон! А что вы хотели? Сегодня Первый День Новой Эры! Все хорошо. Я собрал все свои вещи, и зашел в свой любимый кабачок.

— Майя! Я уезжаю! Всем сервесы! – весело крикнул я в дрожащее Пространство и Время. Хорошо, что в баре было в этот час только три человека.

На прощание Рамона подарили мне серебряный амулет на цепочке.

— Это бесплатно! Это настоящее серебро майя! Оно принесет тебе счастье! – сказала Она. Я — не ярый амулетчик, но эти носить буду, поскольку они были подарены с любовью. Я верю, что они принесут счастье. Но не только мне, но и всему моему многострадальному народу российскому. Я сроднился с народом майя. Я теперь и сам майя! El Fin del Mundo es anulado! Конец Света отменяется! На некоторое время….

 

У всего сущего: духовного, душевного, материального и морального, ощутимого и зыбкого, эфирного и эфемерного, есть свой Конец. И у этой Сказки Майя, как, оказалось, есть Прекрасный Конец. А кто слушал – молодец. И у молодца, тоже есть Конец! И у «Слушал» – тоже есть Конец.

И вот Я, простой, вольный цыганский мужичок, возвращаюсь после древней, жаркой, Мексиканской, народной Сказки, в зябкую, завьюженную, Русскую быль. Рядом посапывает загорелая, пышнотелая дама бальзаковского возраста, бизнесвумен из Кемерово, по имени Софья. Мы познакомились несколько чудных мгновений назад, в аэропорту Кункуна. Наш рейс задержали, и мы были вынуждены мотать срок в баре. У меня, после фестивальной, колдовской мистерии, оставались неистраченные мексиканские деньги, и, чтобы избавиться от них, я, с нехарактерным для меня легкомыслием и щедростью, по-купечески, изрядно банкетировал себя и Софью. Я представился ей писателем и, для пущей достоверности, даже подарил свою книжку, прихваченную из дома, как медаль, как верительную грамоту, для солидности и хвастовства, для разжигания костра любви, и которой не нашлось применения в Мексике.

Донна Софья, довольно быстро привязалась ко мне, буквально сразу после двух порций текилы Don Julio. А после третьей дозы, она уже жарко целовала меня. В самолете, отважная бизнесвумен уговорила поменяться местами моего соседа, толстячка с красным, вологодским лицом, в сомбреро, и примостилась рядышком, чтобы продолжить наш нечаянный банкет. После взлета самолета, под покровом клетчатого пледа, она неожиданно смело, и, похоже, привычно, мануально удовлетворила мою плоть своей проворной и квалифицированной рукой, к чему привлекла и мою непокорную руку, вынудив меня залезть в ее пах. Это внесло некоторое разнообразие в монотонный будень бесконечного полета. После чего, хряпнув мускулинную дозу виски Ardbeg, она с чувством выполненного долга, отрубилась, предоставив мне радость общения с Богом, с моими любимыми и любящими братьями: Прошлым и Будущим.

Для чего человек созидает ракеты, перекрывает Енисей, творит, сочиняет романы, стихи, оперы, лепит Колхозниц и Рабочих, рисует Ленина, поет шансон, рок-н-ролл, арию Надира, пляшет джафв, па-деде, крутит фуете? Что его к этому принуждает? Голод? Нужда? Жажда? Похмелье? Да! Увы! Бывает и похмелье заставит тебя совершить револьдад, баллоте и книксен.

Творчество, как ни крути, процесс вынужденный. Если бы не нужда, мы бы балдели в неге, и, в конце концов, сдохли бы от безделья. Однако, когда мы сталкиваемся с задачей, у которой нет готовых средств решения, возникает творчество. Когда мы должны найти такое решение? Хочешь жрать? Твори! Хочешь бухнуть? Твори! Нужны деньги на цацки любимой даме? Твори! И ты получишь деньги и средства производства. Можно, конечно, пойти в проститутки, в продавцы беляшей, телефонов, шаурмы, марихуаны, кокоса, и получать деньги на любовь и цацки, без творчества. Но это удел серых, как трусы фанатичного коммуниста, индивидумов.

У каждого творческого чувака есть своя мотивация, которая зависит от внутреннего состояния, от внешних условий. Так было, так есть, и так будет. Это незыблемая, общечеловеческая концепция. Однажды, в пору моей солдатской юности, я «косил» от тягот солдатского быта, в Тульском госпитале, старательно симулируя тяжелую, форму латентного, перманентного поноса. Главный врач отделения, лейтенант, выпускник гражданского медицинского института, требовал, чтобы я, всякий раз, когда справлю нужду, предъявлял ему жидкие отходы жизнедеятельности моего «отравленного» организма. Я, творчески создавал «доказательства» своего недуга, разбавлял твердые отходы водой, перемешивая и добавляя в жижу, для ужаса красную тушь. Получалось очень страшное, невероятно кровавое говно, от вида, которого, и Альфреда Хичкока, и даже мифического Фредди Крюгера, хватила бы падучая и рвота. О! Если бы была такая номинация в кинематографе, (за лучшее воплощение кровавого говна) я, наверняка, был бы номинирован на Оскара и влеплен именной звездой в плиту Аллеи Славы. Я, с душевным спокойствием, приглашал эскулапа-лейтенанта полюбоваться на это зрелище. И он, словно Лукулл, оторванный от обеда, не будучи именитым специалистом по поносу, с искаженным от ужаса и омерзения лицом, торопливо бросив панический взгляд, смывал «доказательства», свято веря в мою искренность, в мою болезнь, как некогда верили древние славяне во всемогущего Бога Перуна! Таким образом, я пережидал морозную зиму, в неге и покое палаты госпиталя. Однажды, в тумбочке я обнаружил тетрадку, исписанную аккуратным, мелким почерком. Это был лирический рассказ, написанный простым, русским солдатом, который коротал службу на этой железной кровати, до меня. Рассказ был остроумным, и в то же время грустным. Отец и сын встречаются в ресторане, после долгой разлуки, после тюремных нар и военных походов. Они выпивают, вспоминают, признаются в грехах и расстаются. Скорее всего, навсегда. Рассказ захватил меня, растрогал, прослезил, и даже заставил задуматься! Простой паренек, двадцати лет от роду, пишет в госпитале рассказ. Никто его не заставляет. Зачем? Ведь это – труд, за который денег он не получит. Выходит, тут другая мотивация? Какая? Затем, чтобы я его прочитал и получил радость. Но я-то, не смогу ему отплатить благодарностью, сказать: «О! Какой ты талант и молодец! Вот тебе масло и сахар! И вот еще – сигареты! Хочешь, пойду вместо тебя в караул? А хочешь — переспи с моей девушкой?» Значит, есть некая высшая, непознаваемая Мотивация, которая заставляет нас созидать? Кто-то созидает загадочные пирамиды. Кто-то пишет музыку Земли. Кто-то Волей своей созидает Страны, Города, Идеологии и Формации. Некоторые придумывают теорию относительности, изобретают радио, паровоз, велосипед. А есть творцы, что созидают Величальные Гимны Сильным Мира сего, чтобы прожить  жизнь земную в неге, в сытости, в неистовом шторме эякуляций, в буре оргазмов, в испепеляющем огне славы, роскоши и довольствии. Есть такие, что созидают для того, чтобы себя прокормить и пропоить, семью содержать, плюс — любимую женщину, чижика, собаку, кошку-забияку, обезьяну, попугая – мотивация такая!

Я половину жизни прожил при социализме. Естественно, я был неотъемлемой его частью, винтиком, шпунтиком. Я все свое ненавистное, унылое, сопливое, «счастливое детство» маршировал с ненавистным барабаном, дул в чудовищный инструмент, пионерский горн, извлекая фальшивые безобразные звуки, похожие на пердеж больного динозавра, читал в строю рэпованные речевки, носил ненавистный галстук. Нас, в пионерских лагерях заставляли часами дурными голосами орать нелепые пионерские песни. «Взвейтесь кострами, дети рабочих!», «Встань пораньше! Только утро замаячит у ворот! Ты услышишь, как веселый барабанщик, с барабаном вдоль по улице идет!». Это ж надо, какой пионерский идиотизм: колотить в барабан, ранним утром, когда людям на работу идти! В Университете мы тупо конспектировали труды Маркса, Ленина, Брежнева. Читали и пересказывали на семинарах нуднейший пропагандистский интернациональный талмуд, роман «Коммунисты» француза Луи Арагона. Потом, будучи журналистом советской газеты, я с омерзением к себе, к Лживой, продажной, подлой, лицемерной Системе, взахлеб воспевал в статьях и очерках сомнительный радости и прелести Развитого Социализма, самоотверженный Коммунистический труд на благо общества, подвиг Великих Вождей Коммунизма, таким нехитрым, позорным, гадким, мерзким способом зарабатывая себе на кусок хлеба.

Искусство социализма стало чудовищным и довольно успешным пропагандистом, агитатором, инструментом оболванивания меня и  доверчивых, наивных трудящихся масс. Сначала сам Вождь Ленин направлял искусство в нужное русло: «… Долой литераторов беспартийных. Долой литераторов сверхчеловеков! Литературное дело должно стать частью общепролетарского дела, „винтиками и колесиками“ одного единого великого социал-демократического механизма, приводимого в движение всем сознательным авангардом всего рабочего класса». Потом стало доброй партийной традицией: руководить искусством. Луначарский, Сталин, Фурцева…. И понеслось! Все бросились зарабатывать на умении рифмовать и сфинктер Власти лизать. Маяковский, бунтарь и мастер, стал придворным пролетарским поэтом. Есенин – туда же. Умница, трудяга Горький, продался с потрохами ради куска осетрины и бутерброда с икрой.

Сергей Михалков, замечательный детский поэт, стал сочинять гимны и стихи про Сталина и Партию, полуграмотный Демьян Бедный превратился в кумира партийных любителей революционного слова. Прозаик-большевик, большевистский станок прозы, Федор Панферов воспламенял сердца пролетарских читателей праведным гневом буржуафобии, и любовью к Сталину и Коммунистической Партии. Тысячи и тысячи стихотворений, рассказов, поэм, фильмов, ораторий, песенных циклов, хоровых массовых песен заполнили сознание обездоленных, голодных, одурманенных масс, концетрные залы, сцены клубов, кинотеатров, эфиры, оперных подмостков. Тихон Хренников воспел образ вождя в опере «В бурю».  Дехтерев в опере «Иван Шадрин» Гаснет свет, рабочие освещают площадь факелами, переходящими из рук в руки. Тысячи людей жадно внимают Ленину, впитывают в себя каждое его слово. (Ленин не поет, говорит, как поет):

«…Мир народам,
фабрики рабочим,
земля крестьянам,
вся власть Советам…»