Приемный сын москвы

Я снял проходную комнату у одинокой бабушки на Стромынке. Бабушка была коренная москвичка. Она в войну тушила зажигалки на крышах московских. Дети навещали ее не часто, и оттого она была, на редкость говорливая, словно исправный транзисторный приемник. Ей не нужен был даже собеседник, для серьезных разговоров. Она говорила, как дышала.

— Сейчас пойду на кухню, сварю себе щи. А что? Щи – это самая хорошая еда. Я  в войну всегда щи ела из лебеды. И сытно и вкусно. Сейчас капусты нарежу. Кортошечки начищу. Лучок брошу! Солюшкой посолю. И буду три дня сытая ходить. А потом, как щи кончатся, приготовлю себе кашки пшенной. Кашка пшенная очень полезная еда. Она очищает кишечник. Ты щщец-то отведаешь моих? Пальчики оближешь.

Собственно, ее рацион, не шибко отличался от моего. После спокойного, провинциального Воронежа, я чувствовал себя в Москве, как беженец из сибирской тайги с тощим сидром, на переполненном столичном вокзале, во время эвакуации. Я ходил на работу пешком, неспешно наблюдая жизнь этого нового в моей жизни, места жительства. Собак в Москве мало, зато нищих много. Как-то раз оказался на Казанском вокзале ночью. Ощущение будто попал в ад. Заросшие, грязные, зловонные люди, с искаженными пороком ликами, прокаженные в струпьях. Пьяные, обоссанные. Бухают из горла прямо на улице. Глядя на них, с ужасом вспоминаешь о том, что от сумы и от тюрьмы нельзя зарекаться, и невольно, с содроганием представляешь себя на их месте. Нищие сидят на улицах, скверах, площадях, в кривых переулках, Садоваая, Вишневая, Грушевая, Айвовая, и на Тенистой улочке сидят, в переходах метро, ходят по электричкам, безмятежно спят прямо на местах для пассажиров, уложив свои ноги на диван. Некоторые фальшиво поют песни, другие рассказывают душещипательные истории о крушении своей благополучной жизни. «Дом сгорел. Документы и деньги украли. Сами мы не местные…» Как будто именно этот аргумент должен довести непробиваемого москвича до слез. А некоторые, чересчур ленивые нищие, просто так сидят. Молча. Смотрят с укором, вызывающе. И им подают. Согласно официальным данным этот бизнес в Москве до сих пор считается одним из самых доходных после политики. Они такие же, как мы! У них две руки и две ноги. Они ходят рядом с нами и дурно пахнут. Мы стараемся держаться от них подальше, но не получается. Они повсюду. Они смотрят на нас с ненавистью и винят в своих бедах нас. Но мы жалеем их и подаем милостыню. Бомжи. Они спят в вагонах электричек, в метро, на вокзалах, сидят на газонах, бухают прямо из горла водку неизвестного происхождения, радуются солнцу и теплу, случайному куску ветчины и поспешному соитию с прекрасной, пьяной, незнакомкой в кустах, и многим, другим, своим маленьким радостям. Это другая страна, другой мир. Бомж это не социальный статус, это образ жизни и образ мысли. Попробуйте определить бомжа в социальный приют, и он убежит оттуда на следующий день. Он жалок, голоден, пьян, но всегда свободен. Редкий бомж планирует начать жизнь сначала: строить дом, работать в поле, вставать с петухами, ложиться с закатом. Это скучно. Тогда, в первые дни работы в «Комсомолке», я и предположить не мог, что стану чуть ли не певцом жизни этого странного, удивительного, грязного и порочного мира. Я погружусь в него по самые помидоры, я буду ночевать в ночлежках, на вокзалах, в притонах и приютах разных стран.

Александр Мешков (справа) с «друзьями» по ночлежке.

Я буду курить с ними безмазовую шмаль и пить дешевую бормотуху! Я буду жить с ними одной жизнью, с ее заботами, радостями и даже болезнями (я подхватил во время одного из таких перевоплощений, «стригущий лишай» и «рожу») Но зато это будет не только в России, но и в Америке, в Греции, в Великобритании, в Испании! Это будет и весело, и опасно, и грустно.  Но в отличии от настоящих бомжей, я почти всегда знал наверняка: что в любой момент смогу прекратить этот мрачный, голодный спектакль, уехать в Россию, искупаться в теплой ванне, надеть белую рубашку, черный костюм и с милой крошкой заказать в ресторане устриц и бутылочку Chateau Cheval Blanc.

***

На своем новом рабочем месте, в Московском отделе «Комсомольской правды», я самый старший по возрасту, но самый младший (крайний) в иерархической лестнице. Мой шеф, Витя Шуткевич (моложе меня года на два) с каким-то непостижимым постоянством посылает меня на самые сложные и архиважные задания. Где чуть, какой праздник, тусовка или фуршет: я собираюсь туда. Так уж повелось. Кто, если не я? Есть такая профессия — вино на фуршетах пить и рябчиком закусывать. Увы! Такова моя незавидная участь. Я становлюсь эдаким летописцем московского фуршета. «Наш фуршетный писатель!» гордо называют меня за глаза одутловатые завсегдатаи фуршетов. Да я и сам замечаю, что становлюсь по утрам тоже им под стать несколько одутловатым. Что-что, а фуршетить тут умеют! Журналистов уважают и угощают изрядно, чтоб писали сладко о гостеприимстве рестораторов. Столы ломятся от яств. Икорка красная, паэлья, балычок-с, коньячок-с, вина французския «Романе Конти Гран Кри», «Шато Кардюс Мэдок», марципаны, маринованные каре ягненка с майораном, телячьи почки соте, чураска, карпаччо с шалфеем и трюфелями, грибочки. Я, недавний постоянный потребитель каши, просто ошалел от гастрономической роскоши московской потребительской корзины, в то время, как для гордого и сытого столичного журналиста все это кажется скудной, жлобской подачкой. Но уминают они всю эту нехитрую снедь с превеликим удовольствием и сноровкой.

«Прессухи» (пресс-конференции) дело для московских журналистов столь же регулярное, сколь и приятное. После них всегда случается фуршет. Собирают по самым разным поводам. Но непременно тогда, когда нуждаются в пиаре. Выпустили новый коньяк — собирают журналистов, угощают, кормят, рассказывают об острой необходимости для экономики страны и для российского народа нового сорта коньяка. Сытый и пьяный журналист после угощения плохо о коньяке уже не напишет. Тонко продумали, чертенята! Правда, я, свинья неблагодарная, умудрился, даже угостившись коньячком, написать заметочку о том, что все это говеное предприятие работает только на удовлетворение нужды богачей, а бедняк никогда не попробует этого зелья.

Журналисты на «прессухах» друг перед другом выбражают, выделываются зачем-то, задают такие вопросы, чтобы продемонстрировать свой интеллектуальный уровень, почерпнутый наспех перед конференцией, из энциклопедического словаря и «срезать» устроителя. Упражняются в красноречии. Ну, а какой интеллект у журналиста, мы-то с вами отлично знаем: сами журналисты, сами по интернету шустрим! Оттого весь этот спектакль кажется смешным, а журналисты — потешными Петрушками. Журналист готовится дома, вникает в тему предстоящей прессконференции.  А настоящих знатоков, специалистов очень мало. Впрочем, и я — туда же! «Скажите, пожалуйста, а вот словарь Ожегова классифицирует это явление как… А вот Морис Меттерлинк говорил, что…» А если ты такой умный — скажи, что такое: «Бахтырман-пурана»? То-то же! В вопросах чаще всего превалирует сам журналист, а суть ответа не важна. А потом все загадочно ходят с бокалами и с тарелочками по залу, как на каком-то светском приеме, как, в кино часто показывают. А дамы эмансипированные закуривают длинные сигареты. И все это получается куртуазно весьма и картинно. Журналистка без сигареты — это нонсенс! Это уже и не журналистка вовсе. А кто? Да просто — женщина. Мужики, кстати, курят меньше.

***

А еще в Москве оказалось много неуемных коммунистов. В провинции они как-то менее заметны и безобидны. Сидят у себя по кухням, да тихо коммунизм вспоминают. А тут, в Москве, они газеты выпускают коммунистические и любят время от времени что-нибудь пикетировать. Мне их немного жалко. Они по большей части – старички. У него больше в этой жизни нет забот. А пикет для него, это как для молодого балбеса, поход в ночной клуб. Кстати, замечено, что пикетом лучше всего заниматься в теплую сухую погоду. В дождь пикетировать скверно. Хуже всего заниматься пикетом в пургу, в Заполярье. Как-то раз я был на одной такой тусовке. Московские коммунисты, вышедшие немного попикетировать здание суда на Зоологоческой улице, по сравнению с заполярными коммунистами находились поросто-таки в тепличных условиях. Шел, всего навсего, обыкновенный проливной дождь. На самописных плакатах, выполненных неровными почерками на мятых картонках: лозунги: «Руки прочь от Ленина!» Кто сегодня может себе позволить пару часиков под дождем попикетиривать? Конечно же самая политически-активная категория наших граждан — пенсионеры, не занятые в воспитании внуков, не задействованные в сельскохозяйственных работах. Одинокие и, в сущности, обездоленные люди. Они тусуются: переходят от одной кучки к другой и самовыражаются в трактовке политических событий, в выражении собственных точек зрения на политику правящей верхушки. Как пикейные жилеты у Ильфа и Петрова. Попутно пытаются втянуть в дискуссию всех, кто находится рядом. Вообще это очень общительные и простые люди.

— Что здесь такое? — спрашивает проходящий мимо старичок.

— Киселя судить будем! — отвечает ему согбенная старушка в кокетливом малиновом берете.

Старичок удовлетворенно кивает головой и уже не идет мимо, а остается. Судить Киселя — это несомненно гораздо интереснее, чем ходить мимо, не принимая участия в политической жизни страны. Жалко этих старичков, для которых, такие пикеты и митинги, являются единственной возможностью общаться. Жалко, что неуемную энергию этих, в сущности, добрых старичков используют для удовлетворения своих низменных политических амбиций энергичные политики. А сколько лука и редиски они могли бы вырастить! А сколько стран посетить! Но, увы! Не на что! Российская пенсия гарантирует старичка от захватывающих путешествий.

***

Счастье — понятие относительное. В этом я каждый раз убеждаюсь вновь и вновь, когда ранним утром, не спеша, иду на работу. По пути я всегда выбрасываю пакетик с мусором в мусорный контейнер. Длинная очередь опухших, взъерошенных после сна пенсионеров выстраивается за разливным молоком. Глядя на проносящиеся мимо меня со скоростью десять километров «Понтиаки», «Лады», «Ягуары», «Оки» и «Ролс-Ройсы», я вздыхаю и спускаюсь в гремящее, шумное и тесное метро. А в это время оживленная стайка утренних бомжей уже увлеченно роется в мусорных бачках, выискивая разные вкусности. Они не ссорятся, не пихаются, не кричат на новеньких. Не на фуршете. Они спокойно и методично разворачивают пакетики, которые мы выбрасываем по утрам и тут же, неторопливо съедают их содержимое. Кто-то лижет упаковку из-под йогурта, кто-то жует куриную косточку остатками гнилых, не знающих щетки, зубов, кто-то обсасывает спинку омара. На лицах их написано неописуемое блаженство. Теперь я уже проявляю милосердие и некоторые блюда не доедаю до конца, если это возможно. И формирую мусорную корзину более аккуратно и эстетично. Люди! Ешьте аккуратно и не до конца! После вас еще другим доедать!