Перемена участи

   В тихом утреннем шуме хвои слышался морочный ушук травяного былья. Из чапыги с фырканьем вынырнули два зайца и, взметая пыль, побежали по межам. По коленкоровой дороге уныло проскрипела тачка, толкаемая замызганным, согбенным коренастым мужичком, с короткой стрижкой, с мускулистым подвижным затылком. Под оборотнями трепыхались вяхири. Из небольшого приземистого особняка (общая площадь 480 кв м), брякнув щеколдой, выскочила дворовая девка и, сбросив на ходу с себя фартук и наколку, бросилась в холодную утреннюю воду, тихонько повизгивая, постанывая и покрякивая условным кряком. Горничная неторопливо подмылась, напевая какой-то легкомысленный напевчик из "Саломеи" Рихарда Вагнера. В пятидесяти двух метрах от нее по азимуту в чапыжнике застыли в неестественных позах два очаровательных бомжа, стоя по колено в холодной воде, зачарованные естественностью и красотой утренней картины. Один из них, в потрепанном казенитовом пиджаке свободного покроя, неестественно-малинового цвета, с жидкой бороденкой, словно возросшей в неурожайный год; другой – в касторовой шляпе, в старых прюнелевых стоптанных набок туфлях без подошв, бледный, с темными кругами глаз и впалыми ямами щек, с жилистыми мозолистыми руками, что- то беззвучно шептал, втягивая в себя время от времени сопли. Судьба вынудила этих парней, некогда процветающих политиков и бизнесменов, заниматься нехарактерным для них трудом: ловить рыбу в вонючем заросшем водоеме самодельной безобразной сетью, неумело сплетенной из старых трусов и маек, валяющихся вдоль берега в большом количестве.
   Когда девка, собирая по пути свои одежды, скрылась в дверях особняка, высокий сказал, задумчиво глядя ей вослед:
   – Это телка, братан, у них што – типа горнишной?
   – Сдается мне, что так. Типа гувернантки… – уточнил другой степенно.
   Они печально вытянули на пологий берег свой нелепый бредень, полный водорослей, консервных банок, осколков бутылок, каких-то трупов, и, бегло обыскав его на предмет рыбы и не найдя таковой, не сговариваясь, молча направились в коряжник около большой чапыги. Кусок зеркала, засиженного мухами, опертый на кирпич, стоящий в центре их импровизированного жилья, придавал коряжнику некое подобие очарования и уюта. Чем-то домашним веяло от всего этого. Посреди коряжника догорал очаг. Ветер с улицы пригнал обрывки желтых газет. Старший поднял одну из них и протянул бледному:
   – На-кося! Почитай! Ты у нас шибко грамотный…
   – Не… – брезгливо отверг газету бледный. – Она в говне! Я такие не читаю!
   – Подумаешь! – с сарказмом покачал головой смуглый. – Какие мы эстеты. А я – почитаю… На то она и желтая пресса, чтобы быть в говне…
   Из коряжника было хорошо видно, как к особняку подъехал целый эскорт автомобилей самых последних моделей. Не заметить их было невозможно, поскольку все они беспрерывно бибикали, как бибикают, обычно, во время свадебных кортежей или при похоронах высокопоставленных лиц. Парни, стараясь не привлекать внимание к себе, выглянули из своего укрытия.
   – Шо за кипеш? – спросил бледный, вглядываясь в шумную веселую публику, оживленно суетящуюся возле автомобилей.
   – Трактористы гуляют! – с затаенной грустью промолвил бородатый. – Оттягиваются с учительшами.
   – Да это я вижу. Не глухой! Праздник что ли какой?
   – А зачем им какой-то праздник? Для них завершение посевной – уже праздник! День учителя – тоже праздник! Причину они всегда найдут для оттяга.
   – Вон, видишь, "Мицубиси". У меня тоже такая была! – вздохнув сказал бледный, стряхивая труху и землю с найденного в пыли сухарика.
   – Скажешь тоже! Да у меня этих мицубисей было завались… Куда все подевалось? Я до сих пор не пойму, как так получилось, что какие-то трактористы стали жить в особняках, какие-то учительницы ездят на шикарных иномарках. Что за абсурд. Лажа какая- то… – Бородатый в волнении теребил краешек своего малинового казакина.
   – Инженеры! – поднял возмущенно палец бледный, поддерживая возмущение. – Инженеришки! И те строят себе особняки в престижных районах и оттягиваются на Канарах!
   – Произошла чудовищная переоценка ценностей! Чудовищная! Дворничихи! Обыкновенные дворничихи получают больше, чем продавцы в киосках! Куда катится мир? Куда? Если бандитам с мировым именем и известностью, ворам в законе, государственным деятелям, долгие годы возглавлявшим наитруднейшие участки политической жизни, приходится прятаться от людей, стыдиться самих себя!!! Об чем вообще может быть речь! Каждый актер или, не дай Бог, поэт может плюнуть тебе в лицо! А то и просто – ударить! (Боря в ужасе истово перекрестился, прошептав: "Упаси Бог!") Боря, для чего тогда жить? Разве может быть светлое будущее у государства, где воры влачат жалкое существование? Где они преследуются, словно волки позорные, и дети их лишены будущего, и ютятся в тесных и убогих жилищах их многодетные семьи мал-мала-меньше… Нужда и несчастье всегда на пороге. Жизнь обделила нас своими благами, уготовив все радости только для жирных, лоснящихся, холеных трактористов – этих баловней судьбы, сибаритов и развратников, делающих из наших девочек учительниц для своих мерзких забав.
   – Нет, Толян! Не может быть светлого будущего у такого государства! – отрицательно и со знанием дела уюежденно покрутил головой Боря. – Доколе мы будем терпеть насилие и беспредел со стороны шахтеров, учителей и трактористов? Почему людям труда – все в этой жизни: и красавицы-учительницы, и бесплатный проезд, шикарные авто, и виллы, отдых на лучших мировых курортах, а мы… Мы вынуждены терпеть лишения и нужду, унижения и горечь… – голос Бориса задрожал. Единственный его глубокопосаженный кем-то глаз предательски заблестел, наполнившись слезой, прозрачной и чистой, что родник.
   – Ничего… – тронул осторожно друга за обтрепанный обшлаг рукава Толян. – Ничего! Нам воздастся! – голос его окреп, наполнился глубоким смыслом и содержанием, и сам он стал как будто выше, стройнее, наряднее и чище. Исчезли куда-то мешки под глазами, стал как-будто бы чище его прокуренный, пропитый и простуженный обветренный голос.
   Где-то вдали, за горизонтом, где кончаются особняки трактористов, шахтеров и учителей и начинаются нищие зловонные гетто бандитов и рэкетиров, что-то глухо ухнуло, шарахнуло, и тишину разорвали звуки автоматных очередей.
   – Опять облава… Житья нету от этих проклятых трактористов! Что они к нам приклепалися? – проворчал Толян. – Ну что, Борис, баб сегодня снимать будем?
   – Отчего ж не снять, пока снимаются! – гоготнул Борис в сгустившихся сумерках. Он деловито, не спеша, вытащил из коряжника винтовку "Ремингтон" и ловко приладил к ней оптический прицел. По вечерней проселочной дороге, взметая пыль, шло на водопой стадо диких длинноногих путан. Особенно выделялась из них одна: в черных чулках, стройная, черноокая, с косматой гривой спутанных грязных волос. Она громко и презрительно фыркала и дико озиралась вокруг, словно чуяла опасность.
   – Хороша-а-а-а… Сними вот эту… – показал Толян пальцем на смуглянку-молдаванку.
   – Пальцем не показывай! А то денег не будет! – огрызнулся Борис и, прислонившись к прикладу щекой, стал тщательно прицеливаться. А над тихим прудом поднимался густой вечерний туман, крякали неугомонные сычуаньские жабы, повизгивали и стрекотали разбухшие весенние тритоны… Вечерело.

  А.Мешков
из книги "Пичужки прилетают ночью"

<< & >>