Перехват

    Экстрасенс Сунько влюбился. Глубокое, сильное чувство налетело на него словно вихрь, словно Новороссийский Бора, словно тайфун Йоко. Оно подхватило его, завертело, зашвыряло, закрутило, замутило и выбросило на пустынный необитаемый берег одиночества. Дело в том, что глубокое чувство захватило и завертело одного лишь Сунько. А предмет его пылкой влюбленности, красавица Эммануэль, известная местная проститутка, не испытывала к нему столь же нежных чувств. Их мимолетная встреча словно молния промелькнула в их жизни, исчезнув навсегда для нее и поразив насмерть Сунько. Сунько, пораженный молнией любви, лежал на диване в своей холостяцкой квартире, и предавался грезам. Он представлял, как теплыми зимними вечерами, сидя у яркого камина, они с Эммануэлью будут любоваться друг другом, читать хорошие добрые книжки и радоваться на шумную, счастливую детвору, играющую на ковре с собачкой.
    Постепенно грезы Сунько обретали более четкие и целенаправленные очертания и превращались в мощные экстрасенсорные сигналы, благодаря мощному тренированному энергетическому полю Сунько, долгие годы посвящавшего всего себя без остатка нелегкому труду экстрасенса.
    – Милая моя, нежная моя девочка! – неслись в пространство его мысли и слова. – Сладкая моя, как я хочу, чтобы ты полюбила меня всей своей душой! Чтобы ты каждый день думала обо мне. Чтобы все твое сладкое существо тянулось неумолимо ко мне. Чтобы все, что ты видишь вокруг в этом сложном и противоречивом мире, напоминало тебе обо мне. Чтобы тебе опротивели все вокруг и не оставалось человека вокруг тебя, которого возжелала бы ты, – кроме меня.
    Та, к кому были обращены эти слова, в отличие от Сунько, испытывала нежные чувства понемногу ко всему человечеству, вернее, к его мужской половине. Да и то ненадолго. На час, ну, от силы, на два. Ну, бывало и побольше, но реже. Меньше бывало – чаще. А Сунько она вообще не запомнила. Ну, Сунько, да и Сунько. Мало ли таких, как Сунько. Ну и что, что он приходил к ней с цветами. Может, больной. Мало ли таких Суньков по земле шляется с цветами.
    – …Чтобы помыслы твои стали чисты, как вода горного родника, –продолжал громко медитировать Сунько. – Чтобы в душе твоей возгорелось пламя любви ко мне, как вечный огонь на памятнике Славы. Полюби меня так же, как я тебя. Я тебя заклинаю, любовь моя. О! Силы небесные! Я обращаюсь к вам!
    (В это время раздался негромкий удар грома. Сверкнула молния. Ударила в высокий стройный тополь, стоящий под окном Сунько и воспламенила его.)
    – Пусть она полюбит меня! Пусть поразит ее неизлечимая болезнь любви. Лишь только я могу вылечить ее от этого сладкого недуга своей любовью! О! Чары небесные! Помогите мне!
    Сунько незаметно для себя и для других встал с дивана. Незаметно возвел руки к небу. Незаметно волосы его стали дыбом, глаза загорелись волшебным огнем и предательски заблестели. Губы предательски задрожали. Руки предательски затряслись. Изо рта незаметно предательски пошла пена дней. Из ушей повалил густой зловонный незаметный предательский дым. Из ноздрей посыпались искры, словно из тендера паровоза ФД-3. Он захрипел и повалился ничком на пол, забился в судорогах и через минуту сладко захрапел, изможденный и изнуренный длительным колдовским сеансом.
    А в это время на другом конце планеты великий прорицатель, ведун и вещун, сказитель и оракул, верховный птицегадатель и маг, чародей и колдун индейского происхождения Коко Большое Яко проснулся в холодном поту. Неизвестное доселе и отселе чувство внезапно охватило его и заставило привскочить и взметнуться на полметра от его жесткого соломенного полосатого матраца ввысь. Необыкновенное сильное чувство охватило все его существо. Он ясно видел перед собой неясные очертания ушной раковины нежного перламутрового цвета, чью-то неясную фигуру в перламутре переливающегося шелка. Он слышал чей-то неистовый шепот и признания в любви, он чувствовал горячее дыхание на щеке, на животе, на ногах… Коко хотел было убедить себя, что он достаточно силен, чтобы оставаться бесстрастным и сопротивляться сильнейшему из земных чувств, но сам себе не верил. Незаметно для себя он потянулся куда-то в пустоту за новым поцелуем. Коко Большое Яко с каждой минутой возбуждался. Он почувствовал в себе мужскую мощь и неудержимое желание обладать невидимым объектом своей тайной страсти. Индеец протянул свои заскорузлые ручищи в пустоту и обнял невидимое существо и, сжимая его в своих страстных объятиях, грузно повалился на бок, захрипел и своим огромным ртом стал ловить невидимые губы, кончиком языка щекоча невидимую полость. Он погрузился в бархатную, усеянную звездами плоть, и застонал от счастья…
    А в это время Сунько, охваченный глубоким летаргическом сном, вдруг беспокойно заворочался, замахал руками, отгоняя от себя кого-то прочь. Однако его усилия были слабы и вялы. От волнения он облизывал свои пересохшие губы. От боли у него перехватило дыхание. Он почувствовал в себе какие-то незнакомые доселе ощущения, что-то чужое, неродное, неоднородное. На минуту ему показалось, что его обдало каким-то неясным зловонным дыханием. Сунько вскричал, призывая кого-то на помощь на незнакомом ему языке. Он ощутил себя беспомощным тапочком-котурном на чужой ноге. Повинуясь чьей-то тяжелой воле, он изворачивался и извивался, стенал и кряхтел. Им постепенно овладевало чувство глубокого стыда, словно в этом непостижимом переплетении судеб он занимался чем-то постыдным. Он ожидал мига, когда сможет свободным опуститься на самое дно бытия, к его истокам, и вернется в естественное зачаточное протоплазменное состояние, и не мог дождаться…

* * *

    Через час он неожиданно пришел в себя, обнаружив себя на полу, растерзанным и опустошенным. Постель была измята и вклочена, словно на ней танцевала галоп дюжина пьяных гусаров. Сплюнув на пол горькую слюну, Сунько громко произнес:
    – Чегой-то я? Охолел, что ли?
    Он не знал и не мог знать, что произнес эту фразу одновременно с изможденным индейским жрецом Коко Большое Яко, сидящим в такой же позе на полу в своем декоративном, стареньком, видавшем виды, требующем ремонта вигваме на другой стороне земного шара.
    А в, то время совсем рядом, в двух кварталах от домика Сунько и в трех тысячах милях от вигвама Коко Большое Яко, красавица Эммануэль, ничего не подозревающая о духовных миазмах и нравственных катаклизмах, весело плескалась в биде, напевая легкомысленный канкан из оперетты Оффенбаха.

  А.Мешков

<< & >>