Нигилист
Николай Гаврилович Чернышевский, тяжело
вздохнув, отодвинул от себя рукопись. Он высморкался, потом некоторое время задумчиво смотрел в окно на
улицу, где возле сломанного рыдвана дворовые мужики Гаврила и Тарас, озоруя, щупали неказистую прачку
Настасью. Николай Гаврилович задумчиво поскреб пальцем в затылке, потом зачем-то потеребил брегет.
Наконец, вытащив беруши из ушей, набравшись духу, задумчиво произнес:
Мне неловко, право же, говорить вам об этом Иван Сергеевич, но эта ваша вещица нам определенно не
подходит!
Но отчего же, милый Николай Гаврилович? Отчего?
воскликнул пылко сидевший напротив в мягком бархатном бержере Тургенев, пустив при этом
петуха. Чем же она так вам нехороша?
Помилуйте, Иван
Сергеевич, но этот ваш Базаров, он просто селадон какой-то! Прямо как у Д.Юрфе! Он просто де Сад! Захер
Мазох какой-то! Вот тут, у вас
он пододвинул снова рукопись к себе, и, полистав, начал
торопливо читать:
"
Базаров задыхался. Все тело его трепетало. Он
быстро обернулся, бросил пожирающий взгляд на Анну Сергеевну и, неожиданно схватив ее за обе руки,
внезапно привлек к себе на грудь и впился в ее губы жарким страстным поцелуем. Она слабо пыталась
оттолкнуть его от себя тихонько повторяя:
Пустите, Евгений Васильевич!
Пустите!
Но Базаров резко уронил ее на патэ, опытными руками проворно расстегнул
корсет и неистово стал шарить у нее под юбками. Анна Сергеевна вздрогнула, в сладкой истоме расставила в
стороны свои стройные длинные ноги, и, застонав, прекратила сопротивляться. А немного спустя, и он вошел
в ее жаркое влажное лоно
"
Ну и что такого?
выдержав тяжелый, полный укоризны, взгляд Чернышевского, наивно спросил Тургенев. Что тут
не так-то?
А то, милый Иван Сергеевич, что корсет проворно расстегнуть
невозможно! Его полчаса расстегивать надо! Это как минимум! Вам вообще случалось, когда-нибудь
расстегивали корсет у дамы?
Ну
Тургенев
замялся. Я не знаю
Турнюр расстегивал
Килт сымал. Ну, полноте вам. Ладно, я эту
сцену переделаю
Уж будьте так любезны! язвительно
сказал Николай Гаврилович. А вот тут, где этот ваш Базаров с Фенечкой
Он
снова полистал рукопись. Я тут на полях даже свои маргиналии оставил. Ага. Вот.
"Понюхайте, как славно пахнет роза, что вы мне дали! Феничка вытянула шейку и приблизила лицо к
цветку. Платок соскочил с ее головы на плечи: показалась мягкая масса черных, блестящих, слегка
растрепанных волос. Базаров нагнулся и поцеловал ее в раскрытые губы. Его рука нащупала упругую
маленькую грудь девушки, а другая уже осторожно раздвигала горячие девичьи ноги, пытаясь проникнуть в
мягкое теплое гнездышко. Он почувствовал, как его Приап напрягся и задрожал, словно молодой
необъезженный жеребец при виде своего ездока".
Ну и что? По-моему,
очень удачно, про ездока. сказал Тургенев, закуривая регалию. Пепел он при этом стряхивал под
кустик гераниума, стоявший рядом в жардиньерке.
Да я не про это, Иван
Сергеевич! в отчаянии воскликнул Чернышевский, заламывая руки. Не об этом! Я о
моральном облике вашего героя! Ну, он же просто невыносим, этот ваш Базаров! Прямо Асмодей какой-то!
Вы читали мой роман "Что делать?"
Ну
Это где там
еще
Помните там Рахметова?
На
гвоздях который спал?
Да, да! Тот самый! воскликнул
Чернышевский. Вот о чем мы должны с вами писать! Вот какой образец для подражания мы
должны предлагать нашей молодежи! А у вас! он снова пододвинул к себе рукопись и
неожиданно зашелся в хриплом надсадном кашле, закрывая рот серым носовым платком. И не
курите здесь, пожалуйста! сказал он, тяжело переведя дыхание. У меня же чахотка.
Ага. Вот. Я тут даже подчеркнул. Сцена после дуэли Базарова с Павлом Петровичем. "Вы
ранены? промолвил Базаров.
Все это вздор! Я не нуждаюсь ни в
чьей помощи! промолвил с расстановкой Павел Петрович, но закончить свою тираду не успел.
Настойчивые, влажные губы Базарова поймали его ускользающие карминные губки и неожиданно они
слились в едином страстном поцелуе. Горячий язык Базарова проник глубоко в рот Павлу Петровичу. Базаров
споро расстегнул ширинку
" Ну, куда это годится? А? Иван
Сергеевич!
А что тут такого-то? обиженно засопел
Тургенев.
Что такого? язвительно переспросил
Чернышевский. А то, что тавтология: три раза подряд: губы Базаров, язык Базарова, Базаров. И
потом, он же ранен, это ваш Павел Петрович! И не может в силу своего состояния заниматься с вашим
Базаровм тем, чем вы его тут заставляете
Ужас! он возвел свои очи к небу.
Просто ужас! С раненым пожилым человеком! Тьфу! Мерзость! Мерзость!
Так
он же это, нигилист! попытался оправдать не совсем корректные действия своего героя
Тургенев.
Правильно! Я понимаю нигилист. Но не до такой же
степени!
Но так было, в самом деле! вырвалось у Тургенева, но
он тут же осекся под пытливым взглядом Чернышевского и густо покраснев, насупился и стал ковырять
пальцем краску массивного канцелярского стола.
Да кому оно интересно, как
все это было на самом-то деле? возмущенно воскликнул Чернышевский. Зачем нам
вся эта чернуха? А? Что, нам в жизни ее мало, твою мать совсем? Да мы с этим каждый день сталкиваемся, а вы
еще нас читать, блин, об этом заставляете! Ну ладно он там Аркадия, Анну Сергеевну, Павла
Петровича
Фенечку не пожалел. Но лягушек-то зачем? Тварей
беззащитных!
Он опыты производил, угрюмо пробормотал
Тургенев.
Опыты! передразнил Чернышевский с болью в
голосе. Дарвин, блин! Эх! Тургенев, Тургенев! Когда ты, наконец, за ум возьмешься! Совсем уж
дошел
В общем, так: Я, в своем "Современнике", это печатать не позволю! У нас в журнале,
батенька, традиции Белинского, идеи крестьянской революции, на худой конец
идеи борьбы масс за свержение старого строя. А такой срам мы печатать не будем никогда! Наш читатель к
этому не готов! Не готов еще к такому читатель!
Но позвольте, Николай
Гаврилович! Я писал, писал, время потратил
забубнил дрожащим голосом Тургенев,
норовя расплакаться тут же в кабинете. Я весь в долгах. Меня с квартиры попросили. Маменька
отказали мне в содержании
Как же так?
Ну, есть же какое-то милосердие
Я не ел шесть
дней
Не ел, не ел
добродушно передразнил его
Чернышевский. Переделайте и тогда приносите! уже мягче добавил он, поправляя
сползшее на подбородок от волнения пенсне. И помни! Все девушки у тебя должны быть
невинными! А юноши сдержанными! В общем Тургеневскими! И никакой
педерастии! Никаких лягушек! Слышишь, Иван! Никакой!
Тургенев, натянул на
голову свой поношенный боливар, заискивающе улыбаясь, взял со стола свою рукопись. В почтительным
поклоне, пятясь назад, он поспешно вышел вон. А Николай Гаврилович Чернышевский, тяжело вздохнул,
высморкался в большой серый платок и, подперев рукою подбородок, стал задумчиво глядеть в окно на улицу,
где возле сломанного рыдвана разгоряченные дворовые мужики Тарас и Гаврила, высоко задрав опашни,
попеременно попирали честь неказистой прачки Настасьи.
А.Мешков
из книги "Пичужки прилетают
ночью"