Певец

Митя Колбасюк не спеша, совершал свой традиционный вечерний моцион, наслаждаясь пейзажами родного района. Он уже вышел за околицу, к оперному театру, как вдруг увидел всклоченную фигуру незнакомца во фрачной паре, стремительно приближающуюся к нему стремглав вскачь. За незнакомцем мчались люди в таких же черных фраках. Человек наверное, семьдесят, не меньше.
   — Спасите меня! Ради бога! – взмолился всклоченный незнакомец, прячась за худую спину Колбасюка.
   — Не знаю, смогу ли я. п неуверенно пробормотал Колбасюк, на всякий случай встал в стойку, которая , по его мнению, должна была если не напугать толпу преследователей, то хотя бы насторожить и удивить. Он вчера смотрел встречу Тайсона с Холифильдом избиваемый и это придало ему немного уверенности.
   — Эй! Вы! – А ну-ка все по домам! – воскликнул он горячо., подняв руку вверх, как Муций Сцеволла
   — Да пошел ты! п хрипло рявкнул ему в лицо первый подбежавший мужик и, грубо оттолкнув его, стал бить кулаком по харе беглеца. Подбежавшие люди, в основном мужики во фраках и человек десять дородных баб в длинных черных платьях, деловито подключились к процессу.
    – Слышь! – стараясь перекричать кряхтение и крики бьющих, обратился Колбасюк к избиваемому. – Не получилось у меня! Они меня не слушают!
    – Да я понял! – грустно ответил откуда-то из-под кучи тел избиваемый.
    – Ты там как? – участливо поинтересовался Колбасюк.
    – Да терпимо пока. – ответил незнакомец, покряхтывая. – Только курить очень хочется.
    Колбасюк достал кисет, вчерашнюю газету и, свернув козью ножку, прикурил ее от огнива и протянул в кучу пыхтящих тел. Оттуда показалась окровавленная рука с переломанными пальцами и осторожно взяла самокрутку.
    – Спасибо браток! – прошептало из кучи, – Мне сейчас как никогда курить хочется.
    – А что это они так на тебя осерчали. – Колбасюк сел возле кучи-малы и тоже закурил.
    – Ты иди сюда я тебе расскажу! – струйка дыма показалась из под черной юбки кучи дородной дамы, аристократического вида, наносящей точечные удары в центр кучи.
    – Давай я лучше отсюда. Тут слышно хорошо. – отказался Колбасюк.
    – Короче, звать меня Кузьма. По фамилии я – Педренко. Родом я из Чебоксар. С детства я горячо, как Родину, любил музыку. Отец у меня играл на гармошке, мать работала нинечкой в детском саду. Я пошел по стопам отца, закончил музыкальную школу, потом – училище, консерваторию и вот сейчас я – певец!
    – Гавно он, а не певец! – прервал его рассказ вылезший из кучи, потный, приземистый мужик во фраке без одного рукава и без одной фалды. Тот самый, что давеча Колбасюка оттолкнул грубо. п Не слушайте его. Лучше бы он как мама, нянечкой стал в детском саду. Больше бы толку было бы.
   
   — Да что случилось-то! Толком объясните. – Гриша пододвинулся поближе к вылезшему усталому человеку.
    – Дай-ка лучше закурить, братишка. – ответил тот, – Спасибо. История длинная. Мы все певцы., как вы, наверное, догадались…Короче он , скотина такая, будь он неладен, поет в нашем хоре, если это блеяние вообще можно назвать пением.
    – Интересно бы послушать…, – вздохнул Колбасюк, подавая кисет мужику без фалды. Тот взволнованно и старательно стал скручивать козью ножку, но все равно получалась лошадиная.
    – И мне закурить! – раздался крик снизу.
    – И мне! И мне!
    – Слушайте! – раздался женский голос-контральто. – Давайте уж до…здим а потом покурим! Что ж на половине бросать.
    – А, может, ему хватит уже? – осторожно спросил Колбасюк.
    – Да ну, хватит! Это только начало! – раздались голоса возражения. – А ты вообще, заткнись, урод, пока сам не схлопотал. Заступник х…в!
    – Да вы же устали! – пошел на хитрость Колбасюк.
    – Не устали, дядько! Вот перекурим и снова – пи…ть! Чтоб знал, сученок!
    – Дядько, а у вас может и самогон есть?
    – А как же!— радостно сказал Колбасюк и достал из сидра литровую бутыль самогона, оставшуюся еще со Святок. Все расселись вокруг окровавленного тела Кузьмы, делавшего торопливые затяжки.
    – Так вот, – продолжал рассказчик, мужик во фраке с порванным рукавом. – Вы должно быть понимаете, что хор – дело коллективное! Все у нас общее, и песни и хоралы и дирижер. У нас, как во всех хорах, есть и сопраны и альты, и тенора и басы. А этот – он кивнул на лежавшего кузьму – хрен поймешь! То заголосит словно плакальщица, то басом затянет! А ведь мы не лабухи-какие-нибудь! Мы ведь и Палестрину и Керубини исполняем, и Рахманинова. А это все портит! Все!
    – И даже воздух! – подсказал кто-то из сидящих.
    – А че я один что ли воздух порчу? – угрюмо возразил Кузьма. – Питаемся абы как, жрем всякую гадость, оттого и портим…
    – Молчи! Пащенок! Видали? Еще огрызается!
    – Да я, если по большому счету, и не лажаю вовсе! Вы хотя бы раз меня выслушайте до конца! – горячо воскликнул Кузьма, приподнимаясь на локте, – Я же делаю колоратуру! Понимаете? Орнаментику музыкальных фраз. Мелизмы! Неужели вам не надоело петь по старым канонам! Музыка – это ведь живой организм, она живет и видоизменяется вместе с политикой, экономикой и нравственностью. Что было актуально вчера – сегодня уже является анахронизмом! Внести что-то свое в замысел автора – что может быть прекраснее! Мы ведь должны быть согавторами, а не слепыми и бездушными воспроизводителями нот!!!
    – Нет! Ну, ты глянь на него! Соавтор! Он к Шуберту и Шенбергу в соавторы лезет! Ну не наглец! – возмущенно хлопнул себя по ляжкам толстый мужик с пышными накладными бакенбардами, как у Крылова.
    – Да! Представьте себе! Но я уверен, что Шенберг и тот же Берг были бы просто рады, услышав нынешнее исполнение своих произведений! – запальчиво воскликнул Кузьма и поморщился от боли.
    Колбасюк достал пластмассовый стаканчик наполнил его зловонной зеленоватой жидкостью из бутыли и пустил его по кругу. Певцы выпивали самогон и красиво интеллигентно отрыгивали, а дамы при этом стыдливо прикрывали рты ладошками.
    – А давайте и этому нальем! – предложил, озорно тряхнув редкими, пегими вихрами, Колбасюк, кивнув в сторону окровавленного Кузьмы.
    – Этому? – переспросила перзрительно ухмыльнувшись в усы, полная баба в порваном сзади бархатном платье с большим декольте. – Эй! Чмо глухое, безголосое! – обратилась она к оживившемуся Кузьме, – бухнешь с артистами?
    – Я? – оглянувшись вокруг себя спросил тот, не веря своему счастью.
    – Да ты, ты! Жопой нюхаешь цветы! – легко подколола баба Кузьму. Первые ряды стыдливо прыснули от смеха в кулачки.
    – Конечно! С превиликим удовольствим… Братцы… – осторожно добавил он, поднимаясь с пыльной тропинки.
    – Только вот что. – Баба наполнила стакан до краев, но отдавать Кузьме не спешила, – Пообещай нам всем сейчас… Нет! Поклянись, что никогда, слышишь, никогда больше не будешь фальшивить!
    – Фальшивить? Да я… Да я… Никогда! Да чтоб мне… Чтобы мне верхнего " До" никогда не брать! Клянусь великим Пласито Домонго!
    – Ну, будя, будя! – угомонила его баба, – Давай! Хлебай! Да стакан освобождай!
    Потом взглянув на звездное небо, вздохнула, легонько рыгнула в ля-миноре, чему-то счастливо улыбнулась и сказала потеплевшим от самогонки мягким сопрано: – А что, братцы, может быть он и прав, шельмец, насчет мелизмов и орнаментики? Хватит, наверное, нам петь по старым канонам? Пора что-то и свое привносить? А? Приколемся по мелизмам?
    – Пора! Давно пора! Долой засилье старперов! Даешь авангард! – раздались нестройные крики с задних рядов.
    – В этом определенно, что-то есть! Это факт! – согласился мужик с порванным рукавом. – Иди сюда, Кузьма! Твоя взяла!!!

  А.Мешков
[разм. 02.2004]

<<   &   >>