|
||
|
ЛЮБОВЬ | |
Быстрый и медленный
На гороховой улице, в одном из
больших домов, народонаселения, которого стало
бы на целый уездный город, лежал утром в постели,
на своей квартире, Иван Александрович Гончаров,
русский писатель, член петербургской Академии
наук, мастер реалистической прозы. Беспечность
его лица переходила в позы всего его тела, даже в
складках шлафрока. На лице его выступал не то
страх, не то тоска и досада. Дело в том, что Иван
Александрович получил накануне из деревни от
своего старосты письмо неприятного содержания.
Известно, о каких неприятностях может писать
староста: неурожай, уменьшение дохода, пьянство
мужиков, воровство, недовольство, удальство:
В комнату вошел Захар, пожилой человек,
в сером сюртуке с прорехою подмышкой, откуда
торчал клочок рубашки, в сером жилете с медными
пуговицами, с голым, как колено черепом и густыми
бакенбардами, из которых каждой стало бы на три бороды.
– Там к вам этот: – доложил Захар безо
всякого выражения. – Шустрый такой:
– Тургенев что ли? Ах ты, Боже мой! А я
еще не встал! Срам-то какой! – сказал Гончаров,
кутаясь в халат.
Вошел молодой человек в рейт-фраке с явно с
чужого громадного плеча, с небольшой, аккуратно
подстриженной щегольской бородой.
– Вы еще не вставали? – воскликнул он,
всплеснув руками. – Что это на вас за шлафрок?
Такие давно носить бросили!
– Не подходите ко мне! Вы с холода! –
сказал Гончаров, зевая. – Что это вы в рейт-фраке?
Верхом что ли собрались?
– Да полноте вам, не подхожу я, Иван
Александрович! – отступил назад Тургенев. – Да
здоровы ли вы?
– Приливы мучают-с. А вы? Вы-то как, Иван
Сергеевич?
– А я с Сытиным едем в Екатерингоф! Да Вы
Сытина знаете ли? Издатель! Очень полезный
человек! Поедемте! Может, он вас издавать будет!
– Некогда мне по Сытиным ходить! Я все
роман свой никак не закончу! – угрюмо ответил
Гончаров насупившись.
– Это все "Обломова" – то? – с показным
удивлением переспросил Тургенев, хотя весь
Петербург знал, что Гончаров уж почитай года три
этого своего "Обломова" закончить не может! Уж
больно медленно писал Гончаров! Не в пример
Тургеневу, который мог, не поднимаясь за одну
неделю заколбасить роман на любую заданную тему.
Оно и понятно: Тургенева писать заставляла
постоянная нужда, а Гончарова – латентное тщеславие.
– Его, проклятого! Надоел, мочи нет! –
Иван Александрович потянулся и достал толстую
гишпанскую регалию из деревянной коробки. – Я уж в
голове новую вещицу держу, да начать не могу, пока этот не допишу!
– А что это за вещицу вы держите в
голове? – спросил безразлично Иван Сергеевич,
сглотнув от нетерпения слюну.
– О! – с восторгом воскликнул Гончаров,
мечтательно выпустив дым из ноздрей. – Это будет
сильная вещь! Про нигилистов!
– Да ну? – недоверчиво протянул
Тургенев. – Это кто ж такие?
– Ну, это типа разночинцев! Которые
отрицают все!
– Так уж и все? – недоверчиво
переспросил Тургенев, провоцируя простодушного
Гончарова на объяснения.
– Все-все! – подтвердил Гончаров.
– Ну! И с чего же начинается эта ваша, с
позволения сказать, вещица?
– Ха! – Гончаров вальяжно развалился
на одеяле с регалией в руках. – Начинается с того,
что один помещик, немолодой уже барин в годах, в
запыленном пальто и клетчатых панталонах,
спрашивает у своего слуги, щекастого малого с
беловатым пухом на подбородке и маленькими
тусклыми глазенками:
– Чего это он такой страшный?
– Порода такая! – Резонно пояснил Иван
Александрович. – Он спрашивает: А что, Петр, не видать еще?
– Так. Хороший вопрос. – одобрил начало
вещица Тургенев. – Интригует весьма! Я уже весь в
нетерпении! Ну а барина, барина-то нашего как зовут?
– Николаем! Николай Петрович Кирсанов!
- довольно улыбаясь, ответил простодушно
Гончаров, радуясь повышенному интересу
Тургенева, не замечая, что Тургенев уже называет
героя романа по простому – "нашим". Гончаров
вообще любил этого подвижного малого, за его
внимательную почтительность. Более
внимательного и почтительного слушателя он не
встречал во всем Петербурге.
– Хорошая фамилия! – одобрил Тургенев. –
Ну и дальше, дальше то что?
– Ну, так вот, к этому барину приезжает
сын с товарищем!
– Что за товарищ? – тревожно спросил
Тургенев. – Хороший ли человек? Или, подлец-какой!
Не натворит ли он беды? Не собьет ли сына с
нравственного честного пути?
– Да нет! – успокоил его Гончаров. –
Товарища того Базаровым зовут. Он – разночинец!
Бедный, но честный человек! Ему на каникулы
некуда ехать!
– так так-так: – нетерпеливо и как-то
настороженно сказал Тургенев, что-то прикидывая
в уме. – Халявщик, выходит, этот ваш Базаров?
– Да ну, полноте вам, Иван Сергеевич!
Какой он халявщик? Он естествоиспытатель. Он над
лягушками опыты разные производит!
– Изверг! – поморщился Тургенев. – Ну и?
Дальше, дальше-то что?
– Ну что ну и.: В этого Базаров, короче,
влюбляется одна местная барышня:
– О-те-те-те-те! Так я и знал! От этого
прощелыги хорошего не жди! Барышня-то хоть
хорошенькая? Или страшная, как этот ваш слуга?
– Да ну! – замахал руками на него
гончаров. – Она – душка! Прелесть!
Прехорошенькая. Звать ее – Анна Сергеевна
Одинцова. Дочка Сергея Николаевича Локтева!
Афериста и картежника, красавца и бретера.
Блестящее воспитание, полученное Одинцовой в
Петербурге, не подготовило ее к перенесению
забот о хозяйстве:
– Ну, это ясный хрен! Замужем?
– Вдова. – Ответил, загадочно улыбаясь
Гончаров.
– Так я и знал! – с досадой хлопнул себя
по ляжкам Тургенев. – Эк ее угораздило в этого
альфонса втюриться!
– Прехорошенькая женщина, я вам доложу!
Ну что за ножки! Что за перси! Что за лядвеи! Что за
гузно! – облизнув пересохшие губы от волнения,
произнес Гончаров, глядя куда-то мимо Тургенева.
Тургенев осторожно так, медленно, чтобы не
спугнуть мысль Гончарова, оглянулся, но никого за
собой не увидел.
– Так. Ну ладно, это лирика! А этот ваш
старикан, как его там:
– Кирсанов что ли?
– Ну да! Кирсанов-то ваш, он-то хоть
кого-нибудь любит?
– Да! С ним все в порядке. У него любовь к
простой крестьянке! К Фенечке!
– А крестьянки-то хоть любить умеют? –
встревожился Тургенев.
– О! Еще как! – С восторгом и упоением
ответил Гончаров, – Еще Карамзин говорил, что
умеют! Странно, что вы этого не знаете.
– Да как-то знаете, – смутился Тургенев,
- маменька моя, в строгости меня держали в детстве
и отрочестве:
– Аа-а-а – понимающе протянул Гончаров.
- Ну, так это не беда! Захар! – вдруг гневно
воскликнул он, наклонясь под диван. – А ну-ка,
шельма, вылазь! Немедленно вылазь! И ступай-ка в
людскую! Не подслушивай тут!
Из-под дивана, недовольно сопя, вылез смущенный
донельзя Захар: весь в пыли и паутине.
– Пылишша под диваном развелась, –
пояснил он, показывая для убедительности грязную
заскорузлую свою ладонь.
– Иди, иди! Пылища! – прикрикнул
Гончаров. – Повадился тут подслушивать мои
сюжеты! – виновато объяснил он Тургеневу. –
Сладу никакого нет! Представляете – тоже в
писатели удумал лезть! Такая шельма! По ночам на
конюшне пишет! Сюжеты у меня ворует! Не знаю, как и
от него укрываться!
– Ужас какой! – передернул брезгливо
плечами Тургенев. – Ну, хорошо. А фишка-то этой
вещицы – в чем?
– Фишка? – задумался Гончаров. – Да я,
признаться, еще не решил, в чем фишка.
Тургенев задумался, уставившись в одну точку на
шлафроке Гончарова.
– Да: – задумчиво произнес он через
полчаса. – Это будет вещица посильнее "Фауста"
Гете!
– Что? – Не понял Гончаров.
– Да это я так: О своем! – смутился
отчего-то Тургенев. – Ну ладно. Это уже детали! А я,
однако, побегу! – сказал неожиданно Тургенев,
поднимаясь.
– Чего так?
– В театр спешу. – сказал Тургенев
наугад, совершенно забыв, что он уже указал
давеча на то, что они с Сытиным в Екатерингоф
собирались. – Да и деньги надо
зарабатывать, а не лясы точить!- добавил он сурово
- Так что – позвольте откланяться!
Гочаров, подивившись разительной
перемене в приятеле, согласно и растерянно
кивнул. Тургенев церемонно троекратно
откланялся и торопливо вышел из залы. Однако
через секунду в дверях снова показалась его
голова.
– Прошу прощения. – сказал он
извиняющимся тоном. – А вот этот урод, в начале:
Молодой щекастый малый с беловатым пухом на
подбородке и маленькими тусклыми глазками:
Он-то как?
– В каком смысле? – не понял Гончаров.
– Ну, он-то любит кого?
– Нет! Он никого не любит!
– Ясно! – задумчиво произнес Тургенев.
- Эгоист, значит!
Едва он скрылся, как Гончаров,
потянувшись, позвонил в колокольчик над
кроватью.
Из комнат послышалось сначала точно ворчание
собаки, потом стук спрыгнувших откуда-то ног.
Явился Захар, уже снова заспанный.
– Захар! – сказал, сладострастно
улыбаясь, Гончаров, почесываясь под одеялом. – А
ну покличь-ка мне сюда Фенечку!
А.Мешков, размещено в ХХ веке