Барабанщик

    Заспорили как-то после смены в душевой музыканты рок-группы "Тяжелый компот", кто из них лучше и нужнее всех на свете.
- Лучше всего мы – соло-гитаристы! – гордо и нагло заявил Кузьмич, немолодой кадровый соло-гитарист высшего разряда с заметным дряблым брюшком, отдавший своей рок-группе около тридцати лет своей жизни. Еще мальчишкой, прыщавым несмышленышем пришел он со своей самодельной гитарой, переделанной из отцовской балалайки в вокально-инструментальный ансамбль песни и пляски. Немало повидал он на своем веку и хорошего, и, конечно, еще больше плохого. Не раз его забрасывали тухлыми яйцами зрители сельских клубов и больших концертных площадок. Шли годы, Кузьмич матерел. Постепенно незаметно для себя научился играть на гитаре. Кидаться в него перестали. В стране стало трудно с яйцами.
    – Это чем же вы, соло-гитаристы, лучше? - возмутился ударник Степаныч, намыливая мочалкой свой трудовой мозоль, натертый им за долгие годы сидения на жестких стульчиках.
    – А это оттого, Степаныч, что мы - соло-гитаристы – играем милее. За это нас девки любят. Мы им песню в лесу можем сыграть. А вот ты стучишь, как сумасшедший, весь концерт от звонка до звонка, а чего ты добился? Чего? Ты уже стар и лыс, а ни квартиры у тебя, ни машины, ни, тем более, бабы… Скоро вас, барабанщиков, вообще выбросят на склад истории. А вместо вас будут играть компьютеры.
    – Да ты не кипятись, Кузьмич, – остановил солиста бас-гитарист Арон Зульфатович Шкрябер, интеллигентный лысыватый старичок, распаренный и оттого румяный, соскребая с себя грязь прошедшего концерта небольшой соперной лопаткой. – Степаныч больше всех нас работает. За это он уважения достоин…
    – Вот не захотел учиться на музыканта, - укоризненно пожурил Степаныча Кузьмич, – теперь вот стучи, напрягайся до самой смерти…
    – Напрасно, ребята, спорите, – отозвался из своей инвалидной коляски клавишник Барри Гребулия. Лет пять назад ему не удалось унести ноги с одного из концертов в горячей точке. Восхищенные болельщики догнали его у самого выхода и долго подбрасывали вверх и вниз.
    – Все мы музыканты, и все мы заслужили хорошей жизни. Правда вот я, например, могу прийти домой и тихонько наиграть любимую лирическую мелодию на синтезаторе…
    – И я могу…  – встрепенулся Кузьмич.
    – И я …  – сказал Шкрябер, – только не очень хорошую…
    – Вот! – поднял вверх культю Барри. – А ты Степаныч, можешь сыграть на своей ударной установке что-нибудь лирическое? Задумчивое. Щемящее?
    Степаныч задумался. Тень легла на его лицо. Он отрицательно покрутил головой.
    – А на вылазку сможешь пойти со своей установкой?
    – Да ну…  – отмахнулся Степаныч. - Обдумал тоже… На вылазку…
    – А девушке можешь посвятить какую-нибудь песню и сыграть ее на ночь?
    – Соседи возбухать будут, – виновато улыбнулся Степаныч.
    – Вот тото и оно-то, Степаныч! – похлопал его по мокрому плечу своею культею Гребулия. – Без нас ты ничто, и никто тебя слушать не будет! Ты заметил, что никогда нигде не проводился международный конкурс барабанщиков имени Чайковского.
    – Заметил!
    – Как ты думаешь, почему?
    – Не знаю…
    – Да потому, дурья ты башка, что для барабанов нету сольных произведений. Скажем, концерт для барабана с оркестром или с фортепиано, слышал когда-нибудь?..
    – Да потому что их барабанщиков слушать без нас, настоящих музыкантов, невозможно! - поддакнул Кузьмич, вытираясь грязным махровым полотенцем, пробитым в нескольких местах зрительскими пулями.
    – Да и вообще в ударники, как правило, идут только несостоявшиеся музыканты, неудачники…  – сострил Шкрябер. Все музыканты гулко захохотали. В просторных душевых этот смех долго разносился эхом под сводами, распугивая диких голубей.
    Степаныч возвращался к себе в тесную каморку в невеселом расположении духа. Нет, ребята из группы были тут ни при чем. Он уже привык к постоянным насмешкам этих незлобных в сущности пожилых парней. Привык и смирился. Но в душе он где-то протестовал против этой несправедливости. Ведь ребятам известна лишь внешняя сторона медали. А вот внутренняя, другая жизнь Степаныча была неизвестна никому.
    Давным-давно, еще будучи курсантом высшего военно-политического командного барабанного училища, он уже внутренне был готов к этим насмешкам, к этой неприметной жизни простого барабанщика, к скромному быту, к лишениям и тяготам… Но он всегда знал, что делает важное, полезное для страны дело.
    Прийдя домой, он повесил сушиться мокрое махровое полотенце, которым вытирался весь ансамбль, достал из холодильника графин водки, налил себе полный стакан, жахнул его и задумался. В голове неотступно звучал мотив его любимой песни:
        Встань пораньше, встань пораньше, встань пораньше,
        Только утро замаячит у ворот.
        Ты увидишь, ты услышишь, как веселый барабанщик,
        С барабаном вдоль по улице идет…
    Нет. Не так все это было… Не так! Никто, никогда, даже если и вставал рано утром, не видел, как юный Степаныч, в коротких штанишках, пряча на груди барабан, короткими перебежками, от дома к дому, от угла к углу, бежал вдоль улицы… И даже если бы кто и заметил, никогда бы не узнал, куда бежал юный барабанщик…
    Молчит об этом песня. Молчит и старый барабанщик Степаныч и никому никогда не расскажет. Молчат и свидетели… Многих уж нет в живых. Остались только песни… Но какие!
    Незаметно для себя Степаныч тихонько запел, подыгрывая себе на ударной установке "Аmati".
        Средь вас был юный барабанщик,
        С отрядом он шел впереди,
        С веселым другом барабаном,
        С огнем в большевистской груди.
        Однажды ночью на привале
        Он песню веселую пел,
        Но пулей вражеской сраженный,
        Допеть до конца не успел…
    Сверху раздался раздраженный стук соседей. Посыпалась сухая штукатурка. Степаныч прервал песню. Да… Тогда ночью на привале он дал жару! Чертова самогонка! Разобрала тогда юного Стеаныча среди ночи. Захотелось покуражиться. Спеть чего-нибудь разухабистое… С кем не бывает! Что за жизнь без хорошей песни. Но похоже, что стреляли не враги. Несколько раз из темноты кто-то из ребят кричал: "Заткнись, скотина! Спать мешаешь!". Не послушал тогда Степаныч. Не послушал… Грянул выстрел… разорвав тишину. Ему тогда повезло. Пуля прошла навылет через рот, лишь слегка задев пах. Отделался легким испугом. Но петь по ночам с тех пор перестал, даже если очень сильно просили. Да и днем петь тоже перестал. Пуля разорвала мошонку и гортань. Какие уж тут песни! Только стучал. Пригодились навыки, полученные в высшей командной секретной школе ударников.
    Степаныч шарахнул еще стакан водки, гортанно крякнул, пукнул, икнул, посмотрел на часы и криво ухмыльнулся, вспомнив сегодняшний разговор в душевой после смены. Он знал, что через шесть часов, рано утром, едва только хлопотливое утро зазвенит над спящим городом, он, Степаныч, прижимая к груди фирменный, прострелянный в нескольких местах, тяжелый барабан старинной филигранной работы мастера Страдивари, с выгравированной сбоку надписью "За отличную игру", побежит короткими перебежками туда, где ему будут внимать, где его игра необходима, как воздух, где его будут слушать истинные ценители его таланта, такие же неуёмные, неутомимые и бескорыстные ударники, как и он.

  А.Мешков

<< & >>