Музыканты и механизаторы (быль, рассказ бабушки)

    В тот год к нам в деревню на постой определили один из множества симфонических оркестров, попавших под сокращение и выведенных, согласно решению пленарного заседания Организации Объединенных Наций, из Европы.
    Согласно контракту, симфонический оркестр был переброшен к нам в деревню из Дрездена для помощи в сельском хозяйстве, а именно – для уборки конопли. Конопля в ентот год выдалась на славу. Тольки убирать было некому. Машинный парк пришел в негодность, цены на горюче-смазочные материалы были для нас высоки, а закупочные цены на коноплю были просто смешными. Нам более выгодно было ее самим курить, что мы и делали долгими деревенскими вечерами в ожидании нового урожая и уборочной страды.
    С приездом симфонического оркестра жизнь в деревне заметно оживилась. Это стало чем-то вроде наказания нам за грехи наши. Музыканты оркестра, злые, беспощадные, голодные, свирепые, истосковавшиеся по бабам и по Родине, в один день внесли в нашу жизнь смятение и хаос, разброд и шатания в умы баб и мужиков. Распадались семьи, рушились давние родовые, семейные, клановые, деревенские вековые традиции, разрушался менталитет, электорат: все рушилось под влиянием этих экспансивных молодчиков.
    В жизни нашей деревни воцарился беззастенчивый эстетический произвол и эклектизм. То есть ни у кого из жителей уже не вызывало удивление или негодование, если после Штрауса (имеется в виду Рихард) звучал Оффенбах, а после Мельденсона – Дебюсси! Но это полбеды! Музыканты сразу же по приезду стали качать свои права, показывая деревенским механизаторам, кто в деревне настоящий хозяин. Особенно лютовали смычковые. Очкастые, худые, они словно природой были созданы для пропаганды зла, насилия и секса на земле и на воде, грабежа и разбоя, надругательства и унижения.
    Цепкими близорукими взглядами-лучами они как бы выхватывали из темноты сельских закоулков, ржаных закутов, где златятся рогожи в ряд, робко прячущихся механизаторов, и настигнув их в стремительном хищном прыжке, валили наземь и попирали всей смычковой группой. Отнимали последнее: промасленные комбинезоны, гайки, болты, шурупы, промасленные кепи, рукавицы и те отбирали скрипачи, оставляя и без того бедных механизаторов на холоде и голоде, без гроша в кармане и без теплой одежды. Особенно свирепствовала первая скрипка, одноглазый стройный брюнет, виртуоз, лауреат всемирного конкурса имени Генриха Венявского, видавший виды статный мужчина с гривой черных, как смоль, волос, красивыми волнами спадавшими на фрак, отсидевший 15 лет в лагерях, за то что смычком выколол глаз дирижеру при исполнении сонаты-баллады Эжена Изаи на торжествах по случаю дня милиции. Своим черным волосатым смычком он наводил страх на всех жителей нашей деревни и на жителей близлежащих сел, куда музыканты время от времени делали набеги, ходили на танцы, а на самом деле преследовали одну цель: подтрунивать, унижать и попирать честь местного населения, в основном - механизаторов, к которым музыканты питали прямо-таки классовую ненависть. Они ненавидели механизаторов за их трудолюбие и покорность, за их благочинность и добродетельность, за их умение водить коноплеуборочные комбайны по бескрайним просторам родных полей, за их красоту и статность, за румяные пухлые щечки, за блестящие лихорадочным задорным блеском миндалевидные глаза с пушистыми мягкими ресницами, за их стройный стан.., за все, в общем… Всего не перечислишь!
    Никого не боялись музыканты этого симфонического оркестра. Боялись они лишь только своего пахана, свирепого, безжалостного садо-мазохиста, которого называли по кличке типа Маэстро.
    Маэстро имел над музыкантами какую-то непонятную власть. Седой старик, согбенный под тяжестью своего крупного немощного тела, ему было порой достаточно поднять руку, как музыканты откладывали в сторону свои дела, и, взяв в руки валторны, флейты, виолончели, скрипки и барабаны, замирали в ожидании его дельнейшей команды…
    Частенько, ночной порой, в тиши, раздавались пьяные голоса оркестрантов, девичьи крики о помощи, выстрелы, приглушенные стоны, возня, хлюпанье, гавканье, нестройные звуки оркестра. В эти минуты вся деревня в страхе замирала на своих полатях: "Хоть бы пронесло!". Но наглые, пьяные оркестранты с улюлюканьем, гиканьем врывались в дома мирно спящих жителей, выгоняли всех на улицу, стреляя в воздух из своих гладкоствольных винчестеров. Отбирали и угоняли скот, молодых девушек в неволю.
    Кстати, многим деревенским девкам нравились эти бойкие, охочие до баб, хрупкие на вид мужики, грубые, развратные, бисексуальные, задорные, веселые, вечно пьяные и вонючие, полная противоположность скучным, серым, невыразительным, скромным и сексуально однообразным (!), как сельские будни, механизаторам. Чего греха таить. С тех пор в нашей деревне многие ребятишки такие же патлатые и развратные, как музыканты… Кстати и ты внучек, тоже…
    Забирали молоко, самогон, коньяк, шампанское, кока-колу, спрайт, сало, яйца. В одних исподниках или во фраках на голое тело, лохматые, одутловатые, немытые, нечесанные, с флейтами, скрипками и карабинами в руках, они в тот миг мало напоминали оркестр. Трудно было узнать в этих распоясавшихся молодчиках слаженный коллектив, умевший своей сыгранностью, создавать гармонию звуков, заставляя чаще биться сердца людей.
    Иногда оркестранты устраивали настоящие ралли. Пьяные, они носились на коноплеуборочных комбайнах по деревне, горланя во всю глотку арии из опер, обильно сдабривая их отборнейшей матерщиной, от которой даже видавшие виды старожилы, испытавшие на своем веку нашествие ученых и пережившие помощь студентов-педагогов, и библиотекарей, и музейных работников, вздрагивали и зябко ежились-корежились, кутаясь в зипуны и поневы.
    Пьяная солистка оркестра, пышная меццо-сопрано, сдерживая крупную овчарку в руках, злобно рвущуюся на собравшихся в кучку сельчан-механизаторов, сверкала глазами, исполненными ненависти и вызова, кричала что-то, стараясь перекричать лай собаки и совсем не была похожа на исполняемую ею еще недавно Чио-Чио-Сан! А по воскресеньям вся эта гнусная орава подвергала механизаторов самым изощренным пыткам, которые не снились и инквизиторам. Они под дулами автоматов усаживали их в зале небольшого сельского клуба и исполняли им произведения Густава Малера, Карлхайнца Штокгаузена, Пауля Хиндемита, Стравинского, Дебюсси, Чарльза Айвза… Исполнение всегда сопровождалось пронзительным, нечеловеческим криком. Это кричали механизаторы. А музыканты наслаждались зрелищем умирающих в муках механизаторов. Улыбки блаженства рестекались по их сытым блудливым лицам. В музыкальных паузах они сладострастно потирали руки и похохатывали.
    А после концерта распоясавшиеся музыканты забрасывали оставшуюся в живых публику гнилыми помидорами и тухлыми яйцами, специально затушенными ими для своих бесчеловечных концертов.
    А бывало и того хуже. Распоясавшийся, потерявший всяческий человеческий облик пахан-маэстро выгонял весь колхоз в чисто поле, прямо на межу, где отдыхает зябь, и заставлял всех разучивать заунывные прелюдии Джованни Палестрины.
    И мы пели. Несмотря на стужу и голод, несмотря на унижение, усталость и лютую ненависть. Наперекор всему, всем силам зла! Пели во весь голос, заставляя своим пением взмывать ввысь стаи черномазых ворон. Пели, пока сам маэстро, обезумев от собственного крика, в бессильной ярости, не валился с ног прямо на межу, и только тогда мы, сопровождаемые музыкантами с инструментами наперевес, отправлялись восвояси, в деревню, к своим очагам безопасности.
    Много времени прошло с тех пор, многих уже нет в живых, но всегда останется в памяти ушей моих музыка Пуленка, Клода Дебюсси, Рильке, Кьеркегора и Борхеса…

  А.Мешков

<< & >>