РАДОСТЬ ТВОРЧЕСТВА

    Писатель Белякин поставил точку и откинувшись в кресле закрыл глаза. Все! Точка! Он закончил свой роман! Наконец то! Позади месяцы бессонных ночей, мучительные поиски характеров и путей выхода из конфликтов главных героев, волнение, бесконечные грамматические и орфографические ошибки, математические расчеты, сметы, подсчеты будущих гонораров. Но теперь этому положен конец!
Роман Белякину показался просто восхитительным. Никто еще до него в мировой литературе не сталкивал таким образом своих героев. Никто до него не показывал явления с такой неожиданной стороны. Ни великий Джойс, ни гениальный Музиль, ни Лотреамон, ни Малларме… Ни даже этот сукин сын… Впрочем, это он уже хватил…
    Белякин сладко улыбнулся, вспомнив чудесный семиотический ритм логической организации текста эпилога своего романа. Ему удалось на этот раз заключить идею созерцательности в едином субъекте на уровне орализованного ритмического фетишизма.
    А язык! Что за божественный постструктуалистический метаязык был в этом романе! Белякин от восхищения подскочил в кресле. Неожиданно он, непроизвольно, напевая громко какой-то атональный додекафонический мотив из Пуленка стал приплясывать по комнате, выкидывая замысловатые коленца и ляженцы. Он подпрыгивал, словно раненный марал, то стрелой вонзаясь в потолок, то плечом касаясь пола, кружил пол комнате опрокидывая кресла, шкафы, стеллажи с книгами, компьютеры и оргтехнику, вазы и, не успевших спрятаться домашних.
    Домашние же: жена, теща, тесть, сын и дочь, уже как бы привыкли к ставшими уже традиционными танцам Белякина и уже предчувствуя их приближение, внутренне готовились к ним. Убирали подальше хрупкие, поддающиеся излому вещи, выдвигая на первый план, громоздкие и ненужные вещи. Так случалось всегда, когда Белякин с трудом заканчивал очередной свой гениальный роман. Они опасливо сгрудившись возле кадушки с фикусом наблюдали стремительный эзотерический танец писателя, умильно, и в то же время опасливо улыбаясь, взявшись за руки, словно жители далекого острова в Океании во время небольшого ураганчика…
    А в это время на другом конце планеты, на окраине Шанхая, в одном из многочисленных бордельчиков, на мятой простыне, рядом с бездыханным толстым расплывшимся телом толстяка Чжу Хауня лежала худенькая девушка Сунь Цзы, с гордостью глядя на своего неподвижного клиента. " Седьмой!" – думала она радостно.
    Год назад, она пришла сюда наивной неумелой лохушкой, а сегодня она уже считается самой лучшей в профессии! Именно к ней, к Сунь Цзы, клинеты записываются на месяц вперед. Сунь Цзы в совершенстве владела тайной искусства любви и умела довести клиента до такой степени восторга, что тот умирал тут же в борделе от счастья. Ни у кого больше во всем Шанхае не наберется такого количества покойников! Ей нет равных в этом городе. Скоро, скоро она уйдет из этого борделя и откроет собственный! Она уже заработала достаточно денег! Теперь можно уже подумать и о замужестве. Кандидатов в мужья у нее теперь хоть отбавляй! Хоть тот же Жуй Фань! Хороший скромный парень. Да и партнер в бизнесе из него получится неплохой. Правда, он глухой… Но для мужа это вовсе не так уж и плохо! Каждый раз Сунь Цзы перед работой тщательно придумывала самые невероятный позы, призывая на помощь всю свою фантазию и свой необузданный темперамент. Вот и сегодня она изловчилась и загнала толстяка Чжу Хауня на люстру откуда тот по ее просьбе нелепо бросился на нее с высоты почти двух метров. Толстяк как всегда промахнулся. Но на лице его в этот момент застыла счастливая улыбка. И неожиданно для себя Сунь Цзы запела. Запела словно утренняя птичка фунь-сяо. – Хао цзю сии-и-и-инь юу-у-у-у суйяо хуень-сеунь-зяо -шунь… Хо-хо-хо сяо хунь шинь сюу-у-у-унь цзио ху-у-унь!…
    А в это время в небольшом провинциальном городке Большие Шуи, на старом кладбище, старик Мутищев, подровняв кромку ямы, с восхищением глядел на творение своих рук и радость наполняла его существо. Яма получилась на загляденье. Неглубокая, метра полтора, с ровными, словно точеными краями, с небольшим аккуратным брустверчиком из свежей земли, она словно бы звала к себе: иди сюда! Иди скорей! Смотри – какая я красивая! Ложись в меня! Ложись и успокойся! Здесь ты будешь в безопасности! Я укрою тебя от тревог и волнений, от резкий выпадов врагов и недоброжелателей!
    Мутищев на своем веку вырыл немало ям, маленьких и больших. Он рыл их всю свою жизнь. Менялись правительства и социально- экономические формации, но лишь в жизни Мутищева все оставалось неизменным. Лишь только ям становилось то больше – то меньше…
Мутищев не зря слыл самым лучшим могильщиком в стране, а может быть и в мире. Ямы у него всегда получались просто на загляденье. Из просто и закапывать-то не хотелось. Закапыватели всегда старались потянуть время. Чтобы еще немного полюбоваться этой красотой, перед тем как снова зарыть ее навеки.
    Мутищев воткнул в землю свою именную лопату, с гравировкой : "Лучшему могильщику страны", подаренную ему к пятидесятилетию самим наркомом Чулковым, и вдруг пустился в пляс, нелепо размахивая своими мозолистыми натруженными руками, аккомпанируя себе губами, фальшиво воспроизводя хриплым надтреснутым, прокуренным и пропитым голосом знаменитый похоронный марш Алябьева " Усни, усни, навек моя любовь… " Лишь только опытный могильщик мог угадать в этих неясных сумбурных звуках очаровательную мелодию замечательного композитора. Мутищев напевал его вначале moderato , затем через accelerando – vivace, потом – presto, и наконец перешел в безумное rubato.

  А.Мешков

<< & >>