А.Мешков / Сборник рассказов

раздел

© А. Мешков

НОВЫЕ РАССКАЗЫ
ПредыдущийСодержаниеСледующий

Малина

   В небольшой, но прокуренной, натопленной блатхате, тут и сям в беспорядке, хаотично, на стульях, в креслах, на полатях, на палатках, на карачках и закорках, на антресолях и антрепризах, в ложе бенуара и в супружеском ложе, ничком и навзничь, в свободных, раскованных, и оттого изысканных позах, возлежали члены популярной в народе Луновской бандитской группировки, известной в темных муровских кругах под названием "Черный скот". Кто-то курил кальян, кто-то фимиам, кто-то сигару "Henry Klai", а кто-то простую русскую самокрутку с коноплей, справедливо прозванной в народе "Марией и Хуаной", талантливо скрученную из вчерашней газеты. Кто-то просто сосал "Чупа-Чупс". Были, к сожалению и такие выродки. В семье, что говорится, – не без урода. Уже давно, несколько часов, в банде "Черный скот" творились хаос, дедовщина, разврат, воровство и анархия. Меньшинство уже не подчинялось большинству. Да, собственно, и большинство – меньшинству. Членские взносы не платили по полгода. Никто. Никому. В банде не работали туалеты и бухгалтерия, детские сады, игорные дома, салоны интимных услуг и предприятия оборонного комплекса. Всяк обслуживал только самого себя. Обстановка в банде была ярким отражением обстановки в стране в целом.
   В углу, толстенький, бородатый, с жидкой копной смоляных с проседью волос, человек, тихонько, но виртуозно аккомпанируя себе на синтезаторе "Yamaha" несложный мотивчик, хрипловатым от пьянства и гнусявым от разврата голосом задушевно завывал:
   – Je voes en prie? Mais sher liberti…
   Кто-то в углу, шумно, не таясь, предавался пороку прелюбодеяния, кто- то просто – негромко, про себя, читал уголовный кодекс в ролях. Кто-то специально оглушительно, чтобы эпатировать окружающих, бессовестно качал ногой, не найдя ей более достойного применения.
   Неожиданно один из бандитов, атлетически сложенный нормальный пацан, с коротко стриженной головой и бычьей шеей, выстрелил из "Шмайсера" в потолок длиной очередью. Куски штукатурки посыпались на лежащих бандитов. Подождав, пока осядет пыль, юноша обратился к ним.
   – Я так больше не могу! – взревел он. – Не могу я так больше! Я не могу больше убивать, грабить и насиловать малолетних женщин!
   Окружающие сразу затихли и обратили к нему свои взоры. Даже в углу, где предавались пороку прелюбодеяния, зашикали и притаились.
   – Во что мы превратились! Что мы с собой сделали! – парень явно был в истерике, метал икру, кипешился. – Взгляните на себя: на кого мы стали похожи! Вот! Взгляните! – юноша вытащил из нагрудного кармана бронежилета небольшую фотокарточку и протянул ее сидящему рядом мужчине в папахе, чистящему пулемет. Мужчина отложил затвор, и, стараясь не испачкать замасленными руками фотографию, кончиками пальцев взял ее и стал пристально рассматривать. К нему со всех сторон потянулись и остальные. На фотографии был изображен какой-то стройный, изящный молодой человек, с длинными, спадающими на плечи волнистыми волосами, с умными и печальными фарами и со скрипкой Страдивари в худых тонких крабах.
   – Кто это? Кто этот прекрасный юноша со скрипкою в руках? – раздались голоса со всех сторон.
   – Это – я! – печально сказал боевик с короткой стрижкой и опустил голову. Бандиты с нарастающим ужасом смотрели то на своего коллегу, то на фотографию, пытаясь понять, что могло заставить этого несчастного человека так круто изменить свою судьбу, внешность и понятия.
   – Я вам не фуфло гоню, господа! Это не гнилой базар, поверьте мне, пацаны! Я ведь раньше скрипачом был, лауреатом международного конкурса, в натуре…Но, к сожалению, отношение государства к культуре довело нас , музыкантов, до такой жизни, что мы вынуждены забыть свою основную профессию, приносившую радость людям, воспитывающую в окружающих чувства прекрасного, чувства добра и справедливости… Нам по нескольку лет не выплачивали зарплаты, нас чморили и унижали, заставляя порой бесплатно, из последних сил, играть на предвыборных компаниях очередных кандидатов в президенты…Многие звезды классического и эстрадного искусства отказывались быть игрушкой в политических играх и погибали от голодной смерти. Некоторые – ломались, а поломавшись – выступали… Другие выбрали себе другой путь: что бы не погибнуть от нищеты и голода, мы вынуждены были качаться, овладевать восточными боевыми искусствами, учиться пить, курить, ширяться, ругаться, извините, матом и идти на работу в криминальные структуры. Теперь вы знаете все… – юноша облегченно вздохнул, словно тяжелый камень свалился с его кряжистых плеч, опустил виновато голову и застыл в молчании перед своими затихшими товарищами по оружию.
   – А я – скульптор! – раздался вдруг в тишине чей-то надтреснутый баритон из угла, где еще недавно раздавались любовные стенания, пыхтение, кряхтение, мышиная возня…
   – Оно и видно! – озорно пошутил кто-то и воздух сотрясся от разрыва хохота. Напряжение сразу куда-то пропало, в атмосфере появилось что-то неуловимое, праздничное и свободное…
   – Нет, братаны, я – серьезно! – мужчина из угла, прикрывая интимные и в то же время – причинные места, поднялся во весь свой богатырский рост и призвал жестом всех к вниманию.
   – А ежели ты скульптор – отчего не ваяешь? – снова раздался голос какого-то анонима.
   – Все по той же причине! По причине невнимания государства к вопросам культуры, недостаточному финансированию Мы, скульпторы вынуждены сами себя финансировать. Вот я и подался к вам, чтобы хоть как-то свести концы с концами…
   – То-то я смотрю, ты сводишь…– И снова добрый товарищеский смех разорвал тишину.
   – А я – певица. Мецце сопрано…
   – А я – музейный работник.
   – Я – писатель…
   – А я – массовик-затейник…
   – Я – контролер кинотеатра…
   – Я – осветитель.
   – Я – кинорежиссер. Я дирижер-хоровик… Я балалаешник… Я художник- карикатурист…
   – А я – так вообще – в прошлом талантливый ученый, один из авторов разработки теории заднего восприятия в проктологической геронтологии…
   Со всех сторон раздавались душераздирающие, душещипательные крики. Люди наконец-то как-то по хорошему счету раскрылись друг перед другом, словно поздние осенние цветы, почувствовав непреодолимую силу единения искусства. Небритые, нахальные, накаченные, прокуренные, пропитые, израненные, избитые, жестокие, и порой, бессердечные – все они по сути были всего лишь навсего жертвами и заложниками системы, в которой они вынуждены влачить свое жалкое существование, забыв о своем истинном предназначении.
   Но сегодня они вспомнили о нем и после этого небольшого, но так необходимого им сейчас, самопроизвольного, несанкционированного митинга, они не сговариваясь, все как один, кто в чем был, кто с кем был, быстренько оправившись, отправились нестройными рядами торжественным маршем прямиком в театр, где в этот вечер давали "Травиату" Джузеппе Верди.
   А в то же самое время за кулисами, солист театра Дрокин, глядя в щелочку в зрительный зал взволнованно причитал:
   – Боже мой! А народу-то! Народу! – и обращаясь к стоящей рядом Травиате, прикрываясь ладошкой шептал: – Вы не поверите, но я так волнуюсь, так волнуюсь, как никогда в жизни. Смешно сказать, но когда я в юности грабил банки – я так не волновался! Я ведь м молодости отчаянным грабителем был и, знаете ли, убийцей! О театре и мечтать не смел… Но знаете – появились деньги и я воплотил свою мечту! Да-с!

А.Мешков


–  предыдущий     содержание     следующий  –
home