| |
|
Гонец
Теплым летним вечером, когда на землю опускается теплое
покрывало дневного тепла, а легкий, игривый ветерок несет с поля запах земли, жнивья и сухой травы, мы
сидели с Егором Лукичем Цоппель бобером на берегу небольшой среднерусской речки Клизьмы, задумчиво
смотрели на поплавки и вели одну из наших нескончаемых беседу о смысле жизни. Рядом с переметной
мережой Егора Лукича, в траве бился крупный галеихт и несколько средних размеров пелядей.
– Скажи, дядя Егор, а для чего мы живем? – спросил я, засупонивая
жерлицу.
– Каждая тварь… старик Лукич вдруг ударив себя по щеке, убил
комара и поморщился. – тварь такая… Так вот, каждая тварь, сынок, имеет в етой жизни свое
предназначенье! Вот к примеру – опарыш! – старик Лукич насадил червячка на крючок
и, поплевав на него, забросил удочку на середину реки. – Вот он жил, жил, а потом его не стало.
Его съест какая-нибудь манерка, али дай Бог, амиура. Ага! Природа создала всякую тварь для удобства
существования. Или вот, взять лобана али шереспера. Мы их поймаем и съедим! Таким образом, совершится
целесообразность мирового порядка!
Где-то в зарослях чапыжника крикнула сойка.
Ей отозвался сой. Спустя некоторое время каркнула на другом берегу выпь. Пукнул Егор Лукич, отчего резко
вспорхнул из камышей лозоревый баклан и вертикально взмыл в облака. Егор Лукич вдруг насторожился,
приподнялся, подсек и ловко вытащил из воды сверкающего в лучах заходящего солнца долгоперда. Он
отцепил его и бросил трепыхающееся тело рыбы в траву. Долгоперд забился в траве и спустя некоторое время
затих.
– А вот женщины? Дядя Егор! Чего им надо? Почему они
такие? – спросил я, после того, как старик Лукич в очередной раз забросил удочку.
– Женщины? – переспросил Егор Лукич, и по его лицу пробежала
тень. – Женщины это существа совершенно другой природной организации. Они, сынок, как
рыбы. Водят, водят, потом – раз! И клюют! А могут просто наживку сожрать, и с концами в воду!
Бывает, за целый день ни одной не поймаешь! Потому, как женские законы надо знать. Баба, она же тоже
изучения требует! Вот, к примеру: почему бабу в полнолуние нельзя сымать?
–
Почему? Почему, дядя Егор? – напрягся я.
– А потому, что в
полнолуние у нее обострение чувствительности. Она болеет и нервничает! Зато когда месяц подойдет к
завершению, бери ее голыми руками и прямо в сачок! И жарь ее! Сразу жарь ее, сынок! Жарь ее до
изнеможения, покуда сил хватит!
Дед Егор при последних словах снова ловко подсек,
и в воздухе засверкала чешуей крупный тетрагоноптер, килограмма на три. Вдоль реки проплыла неторопливо
чоига. Где-то заиграл пастуший рожок. Пукнул Егор Лукич. На Трихополье спускались сумерки. Вдруг сзади
раздался треск ломаемых сучьев и на берег вышел неопрятный мужчина, с обвязанной серой тряпицей
головой, обросший густой бурой щетиной, в серой шинели, прострелянной в нескольких местах. Он
остановился в нескольких метрах от нас, театрально прокашлявшись, прочистил горло и надрывно заорал, что
было мочи. А мочи у него было так много, что в радиусе пяти километров из кустов вспорхнули дремавшие
сойки и удоды.
– Эй! Вставайте, кто может! – орал он. –
Пришла беда, откуда не ждали! Напал на нас из-за Черных гор проклятый буржуин! Опять уже свистят пули и
рвутся снаряды…
– А ну-ка, пошел на хуй отседава! – сурово
прикрикнул на него Егор Лукич, не дав мужику завершить монолог, и, подхватив с земли сучковатую палку,
бросил ею в него. Старик Лукич, как и в рыбалке, на сей раз был весьма удачлив, и сумел угодить палкой
мужику прямо про меж ног. Отчего мужик, схватившись за промежность, взвыл, и, спотыкаясь, опрометью
бросился сквозь кусты, в сторону Трихополья.
– Видал? – кивнул в
его сторону беззлобно Егор Лукич. – Шельма какой!
– А кто
это? – спросил я.
– А кто ж его знает? – добродушно
улыбаясь в усы, ответил Лукич, насаживая новую мормышку на крючок. – Паникер какой-то.
Бегает тут. Рыбу пугает. Почитай, с самой гражданской еще бегает. Шельма! Да! Точно! В восемнадцатом году
объявился он. Я еще в том годе стегофила в шешнадцать пудов вытащил! Хоть у кого спроси!
А.Мешков
из книги "Пичужки прилетают
ночью"