Тревога

    Едва только первые лучи солнца позолотили верхушки кипарисов, и отразились в позолоченных подсвечниках светлицы, дубовая двустворчатая дверь осторожно приоткрылась и усатый дядька-прапорщик осторожно ступая по ворсистому ковру подошел к алькву и отодвинул бархатный полог. Он некоторое время полюбовался на спокойное румяное лицо Владимира Алексеевича, чему-то улыбающегося во сне и учтиво прокашлявшись, негромко произнес:
    – Владимир Алексеевич. Голубчик. Подъем-с! Тревога-с!
    Владимир Алексеевич размежил непокорные веды, улыбка слетела в мгновение ока с его лица, он нахмурился и стал строг. Недоуменно взглянув на дядьку он спросил хриплым со сна голосом:
    – Кака-така тревога?
    – Тревогу объявил главнокомандующий… - виновато улыбнулся прапорщик. Проверка боеготовности номер один!
    Владимир Алексеевич грязно выругался и пукнул.
    – Извольте вставать! – не отставал дядька. – Батюшка ваш справлялся давеча, как вы тута…
    Вспомнив старого батьку, Владимир Алексеевич приподнялся. Встряхнул кудлатой головой, приник пересохшими губищами к поднесенному жбану с ледяным квасом. Перевел дух.
    – Одеваться! – коротко скомандовал он. Прапорщик с готовностью хлопнул в ладоши. И по волшебству тут же перед альковым словно из-под земли выросли два дюжих мичмана, держа на готове в руках аккуратно выглаженную форму.
    В спальню на цыпочках вошли музыканты, скрипичный квартет, и негромко проиграли сигнал тревоги. Владимир Алексеевич жестом приказал им удалиться. Музыканты подталкивая друг друга торопливо вышли вон, с опаской озираясь на сонного Владимира Алексеевича. Сонный он бывал строг, но справедлив.
    Мичманы споро надели на него новенькую полевую форму, сшитую по заказу у самого Армани.
    – Не жмет? – Армани бережно расправил складки на гимнастерке и, не удостоившись ответа, склонив голову, удалился.
    Ополоснув лицо из серебряного таза, Владимир Алексеевич промокнул его расшитым рушником. Рушник выпал из его рук, подхваченный вовремя опытным прапорщиком. Владимир Алексеевич направился в столовую.
    За завтраком, комдив, раскрыв устав внутренней гарнизонной службы в массивном кожаном переплете, с тисненым заголовком, зычным, хорошо поставленным голосом зачитал обязанности караульного, на случай проверки.
    – Никуда не годится! – поморщился Владимир Алексеевич.
    – Отчего же? – обиделся комдив, покраснев до корней волос. – Не я его сочинял!
    – Да я не про то. Расстегаи нынче говеные…  – успокоил его Владимир Алексеевич, отставляя от себя тарелку. Однако отдал справедливость сухому "Мартини", удовлетворенно почмокав губами. Выкурив по обыкновению сигару, он вдруг вспомнил.
    – А что, готов ли противогаз?
    – Так точно, – по уставному рапортовал дядька, поманив кого-то за спиной солдата.
    Две длинноногие связистки в мини юбках внесли противогаз и сделав книксен застыли с протянутыми руками перед Владимиром Алексеевичем. Противогаз удался на заглядение. Из тисненой крокодиловой кожи, с цейсовскими дымчатыми стеклами в золотой оправе, с серебристым шлангом, он произвел на Владимира Алексеевича неизгладимое впечатление. Во время примерки, девицы держали перед ним большое зеркало старинной работы в деревяной резной раме. Владимир Алеесеевич, отведав рамы, придирчиво смотрелся в зеркало, то приближаясь к нему, то отходя назад.
    – Годится! Сказал он наконец сквозь шланг, – "Ништяк!" – Все облегченно заулыбались и зааплодировали.
    Накинув чекмень, подбитый лисьим мехом, Владимир Алексеевич шумно отрыгнул и вышел на крыльцо.
    Перед казармой, выстроенной в стиле во вкусе английских замков растилался густой зеленый луг, на коем паслись английские коровы и французские лоси, звеня своими и чужими колокольчиками. Сопровождаемый суетливой гурьбой офицеров, Владимир Алексеевич выслушал торопливый доклад начальника штаба о программе учебной тревоги. Доклад был длинный и скучный.
    Владимир Алексеевич зевнул, прикрыв рот рукой в белой перчатки из тончайшей лайкры.
    – Довольно, голубчик! – махнул он вяло рукой. – Где тут у вас "тревога?"
    Четверо атлетически сложенных мулата из Средней Азии, обнаженные по пояс, в ярких комуфляжных шароварах, поднесли паланкин к крыльцу. Владимир Алексеевич поддерживаемый со всех сторон мичманами грузно уселся в него. Крякнули и присели в натуге дюжие мулаты.
    – Вон там, в квадрате Е-2 расположен наблюдательный пункт условного противника, подразделения мотопехоты…  – голос полковника, шагающего вровень с паланкином и пытающегося протиснуть планшет с картой под балдахин, прервал неистовый крик прапорщика, словно укушенного гюрзой:
    – Владимир Алексеевич! Владимир Алексеевич! Батюшка ваш из Думы звонят! Он подбежал к паланкину и услужливо протерев мобильник тряпицей, протянул его солдату.
    – Здавствуй, сынок! – раздался в трубке до боли знакомый добрый голос отца.
    – Здравствуй батя!
    – Как служба, сынок?
    – Да, ничего, бать! Вот, в атаку иду…
    – Иди, иди, сынок! Тяжело в атаке, легко в бою! Зато будешь настоящим мужчиной. Армия, сынок, это     школа мужества!
    – Я знаю, бать, – Владимир Алексеевич, услышал, как на другом конце у батьки задрожали от волнения губы и сорвался голос. В волнении батька пустил петуха, потом еще, еще…
    – Не подведи, сынок! Я горжусь тобой!
    -Не подведу, батя! – Владимир Алексеевич в стремительном порыве, отбросив в сторону телефон, стеганул по спине пристяжного мулата стэком, приподнялся на локте и крикнул что было мочи: Ур-р-р-ра-а-а-а-а-а-а! В атаку-у-у-у-у-у!
    Рванули с места напуганные мулаты и понесли…
    Крик Владимира Алексеевича вместе с падающим телефоном подхватил услужливый дядька-прапорщик, полковник с массивным уставом гарнизонной службы в руках, мичманы, девушки телефонистки. Четыре дюжих мулата, высоко вскидывая голени, взметая пыль галопом скакали по степи, стараясь не трясти паланкин с Владимиром Алексеевичем, прямо в стан условного противника. При этом, бежавшие рядом с паланкином мичманы тряся опахалами мерно гудели, имитируя бронетехнику, изредка шлепая губами, как бы постреливая из пушек.
    Спустя полчаса, сидя в джакузи, устроенном в неглубоком, аккуратном окопчике, со вкусом обставленном в стиле "Ампир", устало вытерая вспотевший лоб, Владимир Алексеевич шумно отхлебнул из бокала немного красного вина "Божоле" и сказал:
    – Что-то тревожно как-то мне…
    – Дык… Ясное дело, Владимир Алексеевич! Тревога ведь… - Пояснил дядька, вытирая шелковым платочком ему губы.

  А.Мешков

<<   &   >>