|
||
|
СЕКС | |
Блудодей
Лешка Облемер был настоящим
блудодеем. Что называется – с большой буквы. Любил
Лешка обломер поблудить всласть. Был он какой-то
необузданный, какой-то первозданный, неистовый.
Худенький, юркий, проворный, он мог заломить в
одну секунду даже крепкую, здоровую деревенскую
бабу. Не говоря об ослабленных экологией
городских худышках. Бывало, как хищный коршун,
степным вихрем набрасывался на зазевавшуюся
бабенку и всю ночь, вплоть до утренней дойки
подвергал ее изощренному сексу. А то еще налетит
на запоздалую путницу в ночи, будто бы тайфун
смертоносный, разрушая и круша все преграды на
своем пути, и не снимая одежд, предается с ней
любви до тех пор, пока окрестности не огласятся
мощными заводскими гудками и первые лучи солнца
не окрасят своими розовым светом верхушки
стройных аквалупий.
– Ой! Мамочки! Сумашедший! Хватит! -
вымученно смеясь, говорила ему хохотушка Люська,
жена губернатора, не очень больно стегая его
ромашкой по небритой морде. Некогда ему было
бриться. – Сколь можно! Ужо двадцатый раз на дню
одно и то же!
– Алексей Инозарыч! Полноте вам! -
хрипло стонала изнуренными губами под утро в
подсобке, зажатая случайно в неудобной позе на
три долгих дня между швабрами и ведрами, Галина
Титько, уборщица из областного управления
механизации. – Мне убирать пора!
– Лешенька! Дай передохнуть! – еле
переводила дыхание доктор медицинских наук,
Антонина Ивановна, член ученого совета, светило
отечественной геронтологической проктологии,
тяжело поднимаясь с начищенного до блеска своей
спиной паркета после бессонных суток. – Уморил
совсем, бесенок!
Боялись его бабы. Боялись и уважали
одновременно. "Наш блудник пошел!" -
частенько слышал он за спиной их пугливый шепот.
Лешка Обломер был достопримечательностью
города, его гордостью, такой же, как для
парижанина Эйфелева башня, или для коренного
брюссельца – брюссельская капуста или постоянно
писающий мальчик. Как для москвича монумент
Петру первому.
Почему – был? Да потому что однажды в
одночасье все это безумство закончилось. Как-то
ранним, весенним утром, когда радостные птичьи
трели, и утреннее ласковое чмоканье влюбленных
сливаются с автомобильными гудками в единый
многоголосый шум, в пивной, к Лешке Обломеру,
задумчиво потягивающему пивко и анализирующему
новую внебрачную связь подошел седовласый
старец с могучей бородой в длиной хламиде,
похожий на брамина,
– О! Баруху! – обратился он к Лешке
Обломеру. – Божественная сущность пребывает в
тебе и в каждом из нас. – В духовном единении
человек приобретает духовную мудрость и высшее
блаженство.
– Да никакой я не Баруху! – попытался
отделаться от старца Лешка. – Я – Алексей Облемор.
По снабжению работаю… Баруху какой-то….
– Ибо тот кто находит в самом себе свет
и счастье тот освобождается от смерти и рождения
и пребывает в единении с Небом. – не обращая
внимания на Лешкины возражения, продолжал
старик. Неожиданно на Лешку вдруг словно
снизошел какой-то неземной свет божественного
Глагола, ему вдруг в словах старца послышалась
какая-то неземная мудрость. Он отставил от себя
кружку и стал внимательно слушать.
– Так-так-так… – приговаривал он, весь
превратясь во мнимание. – Ну-ка, ну-ка…
Через некоторое время он уже старательно
конспектировал за старичком, переспрашивая его,
уточняя детали, если не успевал записать.
– Простите, учитель, выходит, что все
земные удовольствия – это пустая суета? – уточнял
Лешка. – Выходит, что истинное блаженство – вне
нашего тела, на небесах?
Из пивной Лешка Облемер вышел уже
совсем другим человеком. Взор его светился
чистым, глубоким, всепроникающим светом. Дома
жена внимательно посмотрела на него и отпустила
одну из своих дежурных шуточек:
– Когда ты только нагуляешься, кабель
несчастный!
Но Лешка не стал, по обыкновению
неистово надругаться над ней, грубо овладевать
прямо на полу, там где заставали его эти дерзкие
слова. Он пропустил это замечание мимо ушей. Жена
от удивления остолбенела.
– Что с тобой, Лешка? – только и
произнесла она, испуганно теребя в натруженных
руках проворно снятые одежды свои.
С тех пор Лешку Облемра словно подменили. Он стал
задумчивым и одухотворенным. Читал разные книжки
по философии. Забросил так горячо любимое им
снабжение. Даже девок, молодых грудастых девок,
перестал игриво щупать! Некоторое время девки
еще пугливо жались к стенам коридора, заметив его
тщедушную фигурку, а потом перестали обращать на
него внимание. Шли год за годом. Лешка Облемер с
каждым днем становился все тщедушней и
тщедушней. Пока в один прекрасный день не помер
от тщедушия. Помер, он, значит, и оказался на небе.
В великом, эзотерическом смысле этого слова.
Оглядывается он по сторонам – кругом необъятный
Космос. И чувствует Лешка Обломер, что он уже не
Лешка Обломер, а часть великого Космоса.
– Ну, где тут ваше хваленое высшее
блаженство? Бабы – где? – крикнул он в открытый
Космос. Лишь только Эхо откуда-то со стороны
Юпитера откликнулось: "Бабы! Бабы!
Бабы-ы-ы-ы-ы-ы-ы"
Чувствует Лешка свою свободу от тела
своего земного. Ничего у него не болит. Легко ему
и радостно. Не надо ему на работу, не надо
заботиться о хлебе насущем. Ничего ему не надо.
Так ему хорошо. Хорошо-то хорошо. Да только как-то,
все равно – не по себе. Не чувствует он какого-то
глубинного смысла своего существования.
Поговорить ему получается совсем не с кем. С кем
не заговорит, оказывается – все равно с самим
собой разговаривает. Поскольку является теперь
Он частью всеобщего Единого Разума. И такая тоска
охватила Лешку, что сконцентрировал он всю свою
неземную несокрушимую волю и полетел назад, на
Землю-матушку. Там он быстренько, как часть
единого Разума, вошел в какого-то бомжеватого
старикана и пошел гуляти по России-матушке.
Видит, в России все по-прежнему. Все идет как надо.
Как – по маслу. Воруют по-прежнему кто как может.
Но это мало трогало лешку Облемора. Это была
экономическая сторона земной жизни, не имеющая с
душой ничего общего. Как-то видит Лешка, в парке
сидит на скамеечке какой-то грустный паренек,
книжку читает. Лешка Облемер сразу по виду этого
юноши понял, что паренек пытается подняться в
заоблачные выси мировой онтологии. Подошел Лешка
к нему, обнял за плечи и говорит задушевно:
– Слушай сюда, пацан! Бросай эту муть на
хрен и беги стремглав к девкам! Быстрей беги,
пацан! Дорожи каждой секундой отпущенной тебе
здесь на Земле!
– Но позвольте, а как же суета сует… -
пытался возразить паренек.
– Живи и радуйся всем земным радостям,
паря! А особливо – радуйся возможностью
дарованной тебе Создателем, девок топтать да
щупать!
Паренек несколько секунд недоуменно
смотрел на седобородого старца, видимо приняв
его за сумашедшего. Но несокрушимый
всепоглощающий огонь, исходивший из его
проницательных неземных очей, вдруг открыл перед
ним глубочайшую мировую истину.
– Все в этой жизни можно отложить, но
только не секс! Запомни, пацан! Книжки подождут!
Работа подождет! А секс ждать не будет! Заруби
себе это на носу!
– То есть, вы хотите сказать… – на
безусом лице паренька появилась какая-то
блуждающая сладострастная улыбка.
– Да! Да! Да! – радостно подтвердил
Облемер. – Ничего там нет! – он показал пальцем
вверх. – Пустота! – он демонстративно постучал
парню по голове. – Полная пустота! Все передай эту
мысль, паря! И пронеси ее по жизни, как знамя! Как
боевое гвардейское знамя нашего полка!!!
Мальчишка вдруг задорно тряхнул
кудлатой головой, улыбнулся, проникновенно пожал
руку Лешке Обломеру.
– Спасибо, Отец! Спасибо, что вовремя
явился ты мне! Век не забуду!
После чего, сунул в ладонь Лешке мятый
червонец, и, отбросив в сторону книжку, на ходу
расстегивая ширинку, вприпрыжку, еле сдерживая
нарастающий с каждой секундой любовный зуд,
постанывая от страсти, побежал по аллее в сторону
женской общаги. Туда, где раздавались любовные
стоны и слова любви, сливаясь с первыми
торжествующими криками младенцев. Туда, где
ждало его неземное высшее блаженство.
А.Мешков, размещено в ХХ веке