Грайи

    Все началось с того, что я, как всегда, навеки поссорился с Олькой. Честное слово, я тогда еще не знал, к чему это приведет. Да и что тут такого? Милые бранятся - только чешутся! А то мы до этого никогда не ссорились? Всяко бывало. Ведь наша связь длится уже без малого почитай пять лет. А с малым - и того больше. Но на этот раз бы безобразно подрались. К чести сказать: я вышел победителем. Знаете, как трудно драться с женщиной обладателю четвертого дана по тхе-квен-до. Зачинщиком этого боя без правил фул-контакат, была Олька. У нее явно что-то с нервами. Допив в одиночестве бутылку "Метаксы", она безжалостно уничтожила все до единой моей фотографии, архетипические схемы моего героического прошлого, на которых я был изображен с женщинами, начиная с детского сада и кончая университетом. Так безрассудно, по-варварски, Ольга лишала меня прошлого, как холостящий гуртовщик в одночасье лишает быка его сокровищ. Не знаю, чем она руководствовалась. Может быть, таким нехитрым манером хотела избавиться от времени, убежать его карающего меча?
    Утром меня вызвал к себе майор Сигаев.
    - Тут такое дело, лейтенант: - сказал он, хитро улыбаясь, как Ильич, поглядывая на мой живописный синяк. - Как раз по твоей части. Где-то в Данеево действует публичный дом для геронтофилов…Что с глазом? Стукнулся обо что-то?
    - С какой это стати, геронтофилия стала по моей части? - с преувеличенным недоумением спросил я.
    - Да это я так, к слову. - Сигаев шмыгнул носом. Что за дурная привычка шмыгать носом? Как мальчишка. Выбил бы сопли, что ли! - Ты же раскрутил в прошлом году дело о педофагии.
    - Но причем тут… - начал, было, я.
    - Тебе неделя, чтобы их найти, - прервал меня Сигаев. - Там говорят, старушек насильно удерживают. В нашем районе с начала года шесть старушек пропало. Думали - из-за квартир. А тут новые обстоятельства. Мертвую нашли со следами изнасилования. Вот на - держи! Можешь подключить Сорокина с Рябовым. - Он протянул мне тонкую папку с делом. - И это… Не забудь, лейтенант! Две недели! - он показал мне два пальца. Это получилось у него как-то вульгарно, по пацански.
    Так тогда началась эта полоса невезения, самая страшная в списке моих полос. Сорокина я в этот же день отправил в психушку, чтобы он принес мне список геронтофилов, состоящих на учете. Из этого списка я мудро исключил побирушек и находящихся на зоне. За двумя из них, Остряковым и Лашаниным, людьми состоятельными и влиятельными я установил круглосуточную слежку, к неудовольствию непосредственных исполнителей этой акции - Сорокина и Рябова. Сам я занялся обследованием домов престарелых, чтобы лично убедиться, что они - настоящие, а не прикрытие для притонов.
    Все это время я названивал Ольке, в надежде, что она уже перебесилась. Обычно ее злости хватало на неделю, ну в худшем случае на две. В последнее время эти периоды немного увеличились. Ольга, прежде флегматичная и заторможенная, стала вдруг капризной истеричкой, словно разбушевавшаяся Андромеда, своими выходками низводила меня, своего Персея, до уровня жареного каплуна. Не думаю, что это было следствием либидинального гиперкатексиса. Она отказывала мне в интимной близости, что само по себе было весьма сомнительным педагогическим приемом, поскольку вынуждало меня прибегать к услугам женщин легкого поведения. Я, в силу своего служебного положения, имел возможность пользоваться этой добродетелью бесплатно. Чтобы вернуть расположения Ольги, мне приходилось вспоминать уроки политической экономии и делать ей дорогие подарки, что привносило в нашу жизнь некий горьковатый привкус товарно-денежных отношений. Я давно уже примирился с ее безлюбием, относя это на счет ее прежнего увлечения трибадией.
    Но пошел уже второй месяц, а я все никак не мог ей дозвониться. Я начал беспокоиться, не говоря уж о том, что скучать. И тогда я пошел к ней домой, купив по дороге букет алых роз. (Заметьте, в январе!) Я и в мае цветов никогда не покупал, Нет, вовсе не потому, что я жлоб. Просто, считаю это баловством и излишним расточительством. Куда приятнее и полезнее одарить возлюбленную бананами или апельсинами. Что поделаешь, я не поэт! Я - мужлан! Влюбленный мужлан! Ольки дома не оказалось. Зато открыла двери соседка, аккуратная старушка, тетя Глаша. Она с явным, каким-то несоседским, интересом поглядывала на меня.
    - А Олечка уехала отдыхать! - сообщила она мне кокетливо.
    - Что значит отдыхать? От чего - отдыхать? Она что - работала? - Глупо спросил я.
    - Не знаю. - Ответила тетя Глаша. - Может, быть зайдешь?
    - Нет, - отрезал я. - Времени нет.
    - Смотри. А то зайди.
    Я торопливо и смущенно сунул ей в руки букет, и, надвинув капюшон, выбежал прочь из подъезда.
    На работе меня ждал крупный разгон от Сигаева. Ну, как же - полоса продолжается! Природа этого наезда, впрочем, как и других его наездов, нам с ним обоим предельно ясна. Дело в том, что у нас с майором с самого начала сложились весьма неоднозначные отношения. Мне вообще кажется, что он нуждается в серьезном психиатрическом обследовании. И вот почему. Однажды, а именно, в День конституции, я был дежурным по управлению. Сигаев заявился с проверкой в три часа ночи, поддатый изрядно. Принес с собой полубутылки коньяка. Мы с ним, конечно, усугубили в честь праздника, и тогда он полез целоваться. Вроде бы, за знакомство - на брудершафт! Повод весьма приличный. Но вы меня извините! Во-первых, я - на дежурстве, при исполнении! А во- вторых, я против однополой любви. Нет, я не ханжа! И вовсе не хочу сказать, что у меня не было подобного опыта взаимоотношений с мужчинами. Я, конечно, понимаю, что против моей красоты устоять если не невозможно, то, по крайней мере, - сложно, но я же не виноват, что у меня другая ориентация. К тому же, я не люблю хамов. Сигаева это, конечно, сильно задело. То, что я не люблю хамов. Он был сторонником строгого соблюдения сумбординации и определенного типа служебных взаимоотношений. С тех пор пошло, поехало! Всякий раз ко мне придирается по любому поводу и без повода, старается уязвить меня своим острым языком-жалом при случае. Вот и сейчас… Но ладно, переживем.
    В отделе меня ждал уже Рябов с Сорокиным.
    - Ну что, лейтенант! Проследили мы этого твоего Лошанина. - сказал флегматик Сорокин.- В Бадеево он оттягивается! Что дальше будем делать?
    - Где конкретно?
    - В гостинице "Саяны". В переулке Брокгауза.
    - Охрана?
    - Два жлоба на входе, диспетчер и два мужика развозят по домам.
    - Получите оружие! Выезжаем! - коротко сказал я.
    - Может завтра? - заныл было Рябов. - Сегодня футбол!
    Через полчаса мы уже были на месте. Гостиница "Саяны" оказалась двухэтажным сараем с облупленным фасадом. Во дворе, перед входом стояла чудом уцелевшая, согбенная фигурка Ленина в натуральную величину, указующая пальчиков куда-то в неизведанную даль, На голове кокетливо, словно шляпка смелого фасона, лежала кучка снега. Я отважно шел впереди своих бойцов. Когда у тебя в кармане ПМ, и палец на спусковом крючке, откуда-то на тебя нахлынет вдруг отвага, и никуда от нее деться!
    - Куда! - восстал на моем пути тяжеловес в оранжевой щеголеватой куртке.
Я попал ему точно в солнечное сплетение. Затем, уже нежнее - в челюсть. Парень, согнувшись пополам, выпучив глаза, беззвучно ловил воздух растворенным окровавленным ртом. Дремавший администратор чуть было не свалился от страха с кресла и, кажется, обделался. Я поставил всех раком к стенке, обшмонал, изъяв у администратора старенький "Вальтер". После чего, оставив с ними Сорокина, с Рябовым пошел по коридорам, сопровождаемый визгом и недовольными криками, бесцеремонно открывая подряд все двери и включая свет.
    - Внимание! - орал я неестественно искаженным бешеным голосом в каком-то божественном экстазе! - Всем построиться в холле! Здание окружено бойцами ОМОН. Если не хотите быть безжалостно отмудоханными, не делайте глупостей!
    Словно в бездарном фильме ужасов, выходили они из пещер, седые, горбатые дщери Форкиса и Кето, беззубые сестры Горгон: Пемфредо, Энио, Дино, с помятым испещренным пергаментом ланит, со всклоченными седыми волосьями, в одинаковых казенных панталонах, с отвислыми сиськами. Кутаясь в одеяла, они медленно спускались с горы Атлас и становились в живописную кучу в ярко освещенном холле под огромной, наспех созданной беспечным пьяным художником репродукцией картины Кившенко "Военный совет в Филях". Одну древнюю и совершенно пьяную старуху придерживал под микитки ее моложавый бледнолицый возлюбленный. Два совершенно лысых столетних содомита в синих теплых кальсонах военного образца, обнявшись, вывели друг друга в холл.
    - Изверг! - крикнул какой-то аноним. И тут же, словно по сигналу, кто-то запел дребезжащим голоском:
    Изменников подлых гнилую породу
    Ты грозно сметаешь с пути своего.
    Ты гордость народа, ты мудрость народа,
    Ты сердце народа, ты совесть его.
    Старые океаниды неожиданно дружно, молодцевато, и достаточно профессионально подхватили мотив, и грянул хор:
    И Маркса и Энгельса пламенный гений
    Предвидел коммуны грядущий поход…
    Хор постепенно разрастался, набирая силу, словно болотистый ручеек, выходящий на равнину, норовя перерасти в бурную реку торжества и триумфа справедливости и свободы. Старую гвардию всегда отличало умение петь песни в трудные для страны минуты, и как-то прилично музыкально оформить свой грядущий конец.
    И вдруг мой взгляд словно наткнулся на что-то острое! От боли я слегка вскрикнул. Сердце мое упало, как в дурных стихах. В голове сразу потемнело, я схватился за стенку. Из комнаты, в сопровождении смуглого тридцатилетнего толстячка, с бакенбардами, делающими его похожим на плащеносного гамадрила, вышла моя Олька! Траченное временем и пороком лицо, с аляповатым претенциозным макияжем. Прозрачный пеньюар, мой подарок ко Дню Демократии, мокрый в том месте, где курчавилось золотое руно. Так вот он, какой курорт. От ревности и страсти у меня мурашки пробежали по телу. Нешибкогрудая и нешибкобедрая, она казалась значительно моложе остальных грай. Как всегда, с присущим ей бесстыдством и склонностью к эксгибиционизму, она даже не потрудилась накинуть на себя халат. Где-то, прямо надо мной, в смутном, приторном пространстве мелькнула и тут же растворилась торжествующая смердоротая ухмылка Сигаева. Я, словно кисель, бессильно сполз по стенке на пол.
    - Что? Что ты, Генок? - тревожно склонился надо мной Рябов.
    - Ничего, ничего… - сказал я. - Перепишите всех. И в машину!

А.Мешков

–  предыдущий     содержание     следующий  –
home