Кокетка Строцци

    Брат мой! Я хочу предупредить тебя, что история, рассказанная мною, может показаться тебе странной, но я умоляю тебя отнестись к ней с полной серьезностью, ибо мне сейчас, как никогда, нужна твоя помощь. Мне не к кому больше обратиться, ближе тебя у меня никого нет, и ты моя последняя надежда.
    Итак, все по порядку. Я думаю, что ты, зная мою неистребимую страсть к музыке, не удивишься, что с нее все и началось. В тот день, надев белоснежную французскую рубашку, служащую специально для таких случаев, я отправился в центральный концертный зал. Я предвижу, как в этом месте ты непременно поморщишься, вспомнив, как давно, в пору нашей юности, я завлек тебя на концерт Григория Жислина. Тогда, как сейчас помню, исполнялся концерт для скрипки с оркестром Феликса Мендельсона Бартольди. Для всех это был праздник, для тебя - пытка. Ты с удивлением смотрел на беснующуюся в экстазе публику, качал головой и тихонько матерился. Это, пожалуй, самая главная и поразительная разница наших натур. И мне было бы мучительно больно, если бы именно это стало причиной, помешающей тебе до конца понять меня… В этот злополучный день я совершенно случайно достал билеты на Сальвадоре Аккордо. Он впервые приехал к нам в страну, и упустить такую возможность было бы преступлением.
    Видел бы ты, что творилось! Народ словно обезумел! С какой страстью и злобой люди бились за билеты! Но мне повезло, я встретил одного знакомого бармена, человека редчайшего бескорыстия и обаяния, человека кроткого и отзывчивого. Узнав о том, что мне необходим билет, он молча исчез и буквально через пять минут вернулся с билетом. А я, светясь от счастья, содрагаясь от предчувствия соприкосновения с прекрасным вошел в светлое, по особому пахнущее помещение концертного зала, в этот священный храм музыки. Сколько приятных часов провел я тут! С этим залом связаны самые прекрасные мгновения моей жизни…
    Я знаю, ты сейчас морщишься и ворчишь: "Ближе к делу!" Но я хочу все же, чтобы ты проникся той волшебной обстановкой, что окружала меня в тот вечер, чтобы во всей полноте пережил мои ощущения.
    Начался концерт. Зрители, боясь пошевельнуться, словно загипнотизированные, замерли без движения. Если бы ты видел, как играл Сальвадор Аккордо! Если бы ты мог его чувствовать в тот миг!
    Это было что-то необыкновенное. Публика стонала от восторга, аплодируя гению, на глазах у многих были слезы. Сам Аккордо в этот день был в ударе. Он напоминал дьявола, этот невысокий гладкий человек. Он смотрел на свои пальцы во время игры и словно удивлялся тому, как неистово бегают они по грифу. Его скрипка смеялась и плакала, пела и стонала. Ты знаешь, я слышал звучание и Маджини, и Амати, Гварнери и Страдивари, но представить себе не мог до сих пор, что скрипка способна на такое.
    У Аккордо была скрипка Страдивари, но в довольно странном исполнении. Нижняя часть деки была склеена из двух кусков. Эту скрипку старик Антонио сделал перед самой смертью, ему было уже далеко за девяносто. Это была одна из последних скрипок великого мастера. В нее он вложил весь свой опыт, весь свой талант, всю свою страсть к музыке.
    Сальвадоре Аккордо исполнял на этом концерте третью сонату - балладу Эджена Изаи. К своему стыду, я раньше не слышал этого произведения и сейчас осознаю, насколько был обеднен. У нас Изаи вообще не часто включается в репертуар исполнителей. Не знаю, почему. Клянусь честью, мы много потеряли! Это пароксизм чувств. Аккордо стоял на сцене с закрытыми глазами в состоянии шока, а публика ревела, готовая разнести зал. Я не помню отчетливо, как в тот момент вел себя, я, наверное, кричал, размахивал руками. Тут, по-моему, все вполне объяснимо: энергия радости переходит в энергию двигательную, эта энергия ищет выхода, и человек начинает делать какие-то бессмысленные движения, что-то кричит, хлопает в ладоши, топает ногами, кого-то обнимает, кого-то целует. В такие минуты он может поцеловать кровного врага, убийцу матери своей… Извини за отступление, но именно в таком состоянии я и совершил неконтролируемый поступок, а именно: обнял и поцеловал кого-то, сидящего рядом. Ты знаешь, это прошло для меня даже как-то незаметно, потому что в следующий момент я снова вскочил с места, кричал "браво" и не обратил бы на этот поступок внимания, и забыл бы о нем, если бы…
    Если бы через некоторое время не почувствовал на себе чей-то пристальный взгляд. Я чувствовал этот взгляд физически. Он касался меня своими холодными пальцами, вызывая неприятные ощущения. Хотелось убрать голову, отстраниться или отвести его рукой. На сцене священнодействовал величайший музыкант современности, он исполнял баховскую "Чакону", одно из моих любимейших произведений, а я уже не мог наслаждаться волшебной музыкой, я был во власти взгляда, он полностью завладел моим вниманием, мешая, раздражая и интригуя. Причем, признаюсь, последнее доминировало в связи с неясным воспоминанием мимолетной воздушной близости.
    Я стал незаметно косить, словно пристяжной, стараясь увидеть источник излучения столь чувствительного сигнала и, поскольку незаметно это сделать было довольно трудно, в один момент я резко повернулся и увидел направленный на себя лорнет. Рядом со мной сидела сухая старуха с маленькими глазками в глубоких глазницах, со стянутыми назад седыми жидкими волосами: нос с горбинкой, тонкие губы растянуты в улыбке. Без сомнения, эта улыбка предназначалась мне. Старуха кивнула приветливо головой и убрала лорнет. Мне ничего не оставалось делать, как ответить на приветствие рассеянной жалкой улыбкой и кивком головы.
Лицо старухи показалось мне знакомым. Безусловно, я ее где-то видел. Я уже не слушал Аккордо, а перебирал в уме всех своих знакомых, у кого бы я мог встретить эту старуху. Может это бабушка одного из моих приятелей? А может, я знаю ее по консерватории?
    Какая-то смутная догадка терзала меня уже тогда, но я отвергал ее. Все мое существо боролось с этой догадкой, отторгало ее, как отторгает организм инородное тело, но она настойчиво, словно ржавчина, завладевала всей площадью моего сознания.
    Потом, на следующий день, я приду домой и буду не раз рассматривать в альбоме репродукций Бернардо Строцци ее лицо, сравнивать, недоумевать, мучаться сомнениями, бесноваться от неизвестности и тревоги. Я буду делать это каждый день, уверенный в бесполезности своих поисков, чувствуя, как зловещая волна безумия, накатывается на мое сознание, то завладевая им, то отпуская на некоторое время, давая возможности набраться воздуха и сил для новой волны, для нового нашествия неизвестного и тревожного чувства. А сейчас я словно в сомнамбулическом состоянии, аплодировал, стоя вместе со всеми, виртуозному музыканту, будто в тумане едва различая его контуры на сцене. Неясное предчувствие мучало меня, не давая сосредоточиться. Что-то должно произойти! Что-то произойдет! Я выходил из зала, чувствуя близкое соседство старухи, боясь взглянуть в ее сторону. Уже в вестибюле я почувствовал, как она тронула меня за рукав.
    - Добрый вечер, - сказала она с каким-то непонятным акцентом, по-прежнему улыбаясь. Она была одета в довольно странное для нашего времени платье, несомненно очень дорогое, с какими-то украшениями, блестящими каменьями. Я оглянулся, боясь увидеть кого-нибудь из своих знакомых. Признаться, соседство с нею казалось мне нелепым. Я словно стал участником какого-то глупого фарса, какого-то нелепого карнавала. Мне казалось, что все обращают на нас внимание. Но, ты знаешь, я не заметил ни одного взгляда, устремленного в нашу сторону. И я ответил: "Здравствуйте!". Правда, первые звуки моего приветствия, очевидно от волнения, напоминали скорее журчание водосливного бачка в клозете. Знаешь, такого неисправного бачка. Есть такие: они вроде бы разговаривают, что-то бурчат, недовольные тем, что ими смывают дерьмо, словно бы сетуя на свою участь, сожалея о каком-то своем невоплощенном высоком предназначении. Мне пришлось, прокашлявшись, повторить свое приветствие.
    - Вам понравился итальянец? - спросила она.
    - Да. Безусловно. Я вообще - поклонник итальянской скрипичной школы.
    - Вы - музыкант?
    - Да… То есть - нет. Я - вокалист. Но скрипичная музыка - это моя болезнь.
    Не знаю, зачем я объяснял ей это. Мне было просто неловко уйти от нее. Что-то держало меня рядом с ней, какая-то непреодолимая сила. Я тогда четко определил - старуха меня не знает, как, впрочем, и я ее. Это несомненно. И в то же время есть какая-то связующая нас нить, трансцендентная, вневременная, внепространственная. Словно кто-то крепко привязал меня этой нитью к странной старухе. И знаешь, вдруг увидел одну деталь, которая своей ирреальностью ввела меня в состояние оцепенения, не отпускавшее меня впоследствии целый вечер. На ее голове, где были собраны в пучок жидкие седенькие волосики, было пришпилено большое страусовое перо! Это уже было выше моего понимания! Сколько раз я рассматривал это нелепое, глупое украшение, это яркое пятно в картине Строцци! Я помню, что презирал старуху за это перо, за затянувшееся стремление нравиться мужчинам, за ее, теперь уже никого не волнующее жеманство, за ее бесполезное богатство. Жестокий художник Строцци! Беспощадный к людским слабостям, беспощадный к старости! Он сумел вызвать у меня презрение и брезгливость…
    - Вы не проводите меня домой? - спросила старуха неожиданно перебив какие-то мои рассуждения по поводу итальянской скрипичной школы. Я стал что-то мямлить о неритмичности движения городского транспорта в период сельскохозяйственных работ, но старуха, покачав головой снова перебила меня.
    - Нехорошо отказывать даме. Но вы не беспокойтесь, я живу совсем рядом, - уже мягче добавила она.
    Мы шли по людной улице, представляя собой довольно странную пару: дико озирающийся молодой человек, длинноволосый, худой и нескладный, и степенная, величавая, гордая старуха в длинном до земли платье, с дурацким страусиным пером в голове.
    Наконец мы свернули с многолюдной шумной улицы в тихий темный переулок, уложенный брусчаткой. Переулок вел нас куда-то вниз под большим углом. Затем мы свернули в другой, более узкий переулок и, пройдя несколько метров, остановились возле старинного двухэтажного строения, напоминающего своими архитектурными особенностями миниатюрный средневековый замок в стиле славянского барокко. Причудливые лепные украшения, пузатые херувимы, поддерживающие козырек над дверью.
    Я пытался прочесть название улицы на табличке, слабо освещенной старинным фонарем, но старуха прервала мои попытки.
    - Ну вот мы и пришли, - сказала она, - проходите за мной.
    - Я пожалуй… пойду… - пытался я слабо сопротивляться. Но старуха цепко держала меня за руку.
    - А разве вы не выпьете со мной немного хорошего вина. Такого вы никогда не пробовали и уже никогда не попробуете, - загадочно прошептала она, проходя впереди меня и не сомневаясь, что я последую за ней. Нельзя сказать, что последний аргумент сломил меня, я почти равнодушен к спиртному, скорее мне просто было любопытно, что это еще за такое вино, которого я уже никогда не попробую. Мы поднимались по деревянной скрипучей лестнице в совершеннейшей темноте. Поднимались, как мне показалось, слишком долго для такого невысокого здания. На небольшой площадке, которая была освещена невидимым слабым источником света, мы остановились.
    - Простите, а это здание… - хотел было я спросить, но старуха, оглянувшись, испуганно приложила палец к губам:
    - Parle plu bas! (Тише! (фр.)) - прошептала она.
    Беззвучно открылась дверь, и мы оказались в небольшой комнате, без прихожей, с одним единственным окном с решеткой, узким и маленьким, как бойница. Старинное зеркало в замысловатой бронзовой оправе, мягкие кресла, подсвечники изумительной красоты, тончайшая работа, напоминающая искусные поделки мастеров маньеризма. Какое-то существо вроде черта собирается овладеть или уже овладело юнной красавицей возле дуба-свечи. Напряженные изгибы тела, порыв, страсть, крик, боль, отчаяние, безысходность в маленьком произведении искусства!
    Ты извини меня за то, что пишу столь подробно, я знаю, ты этого не любишь и наверное читаешь, пропуская целые абзацы, но я тебя прошу не делать этого, а читать все внимательно. Мне это необходимо! Ты сам в этом убедишься.
    Я сел в кресло, ошалело оглядываясь вокруг, совершенно обезволенный и подавленный странностью происходящего. Старуха на какое-то время исчезла за тяжелой портьерой и появилась, неся в руках пузатую темную бутылку и длиный узкий бокал. Она наполнила его до краев и протянула мне. Я послушно взял его. Себе старуха налила в маленькую голубую рюмочку, стоящую на столике под зеркалом…
    - Это коллекционное вино 1644 года, - сказала она задумчиво, глядя куда-то сквозь меня. - Попробуйте!
    Я понюхал напиток. Да! Такое вино следовало бы не пить, а использовать как благовоние. Это был необыкновенный аромат, равноценный произведению искусства. Закрыв глаза, я сидел, и наслаждался новым для меня запахом, стараясь запомнить его и сохранить в памяти. Но на вкус вино оказалось вполне обыкновенным, чем-то напоминающим португальский портвейн. Я не люблю сладких вин, поэтому был разочарован, вкусив благоухающего напитка.
    Старуха сидела напротив и снова пристально разглядывала меня. В ее взгляде было что-то пугающее. Я тогда уже стал жалеть, что пошел на поводу у своего любопытства. Теперь я полностью отдаю отчет всем своим действиям: в тот день мною руководило в большей степени какое-то любопытство, неведомый мне доселе дух авантюризма. Ведь, в принципе, я бы мог в любой момент встать и уйти, я бы мог вообще не пойти провожать ее. Я бы мог… Стоило мне просто-напросто извиниться и откланяться, и наступил бы конец всем моим сомнениям. Хотя нет, вряд ли… Сомнения, наверняка, терзали бы меня долго, а может быть и вечно. Я не хотел прерывать действа, боясь, что буду мучаться, так и не досмотрев финала… Мы о чем-то говорили, кажется, о Палестрине или Пиазиелло, я точно не помню, потому что уже не придавал значения предмету беседы, обращая внимание больше на мизансцены. Дрожащий огонь толстой свечи, и в этом трепетном мерцании эфемерное и хрупкое видение - старуха в странном одеянии с крохотной голубой рюмкой в сухой руке… Сверкание перстней и колец, бус и других камней, пристальный немигающий взгляд, устремленный на меня, яркое, нелепое в этой картине пятно страусового пера над головой…
    Я не помню, в какой момент нашей беседы и в какой связи темой стала вдруг быстротечность жизни, беспощадность времени, его жестокость и в то же время бессилие перед общечеловеческими ценностями, перед чувствами, перед прекрасным и великим. Старуха говорила негромко, но с какой-то необыкновенной страстью. Я не помню в точности ее слова. Очевидно вино возымело свое действие, и я потерял ориентацию во времени. Я и так был в крайне возбужденном состоянии, а тут выпив вообще утратил всякую способность отдавать какой-либо отчет своим действиям…
    Я помню, как в какой-то момент нашего разговора заблестели неземным блеском ее глаза, засверкали маленькими звездами, поплыли в трепетном пространстве голубые искры и отблески ее перстней, колец, ожерелий…
    Первое отчетливое воспоминание этого периода было воспоминание необыкновенного восторга и упоения. Я летал в облака Мажи Нуар, то ныряя в них, подставляя свое тело прохладным струям, то взлетая над ними и паря в воздушных потоках, ощущая небывалую космическую легкость, не чувствуя тела своего, превратившись в дух, в свою высшую субстанцию, обретя покой в той заоблачной выси. Я прекрасно осознавал, с кем я, что я делаю, и тем более странно было мне, что не испытываю я отвращения и брезгливости, а лишь только радость и удовольствие неземное, божественное. Я не мог оторваться от нее, силы мои были неистощимы, словно само время поило меня живительными соками, отпущенными впрок.
    Я помню ее шепот, то ли бред, вырвавшийся из уст ослепленной восторгом души, то ли мудрость, лишенная приземленного человеческого смысла. Она шептала мне о какой-то связи, соединяющей наши души во времени, о том, что именно я смогу спасти ее от безжалостного мгновения. Она шептала мне о том, что я буду любить ее вечно и это будет ее спасением. Ее шепот, смешанный с неистовыми страстными звуками одинокой скрипки старика Страдивари, с яростными и отчаянными узорами баховской "Чаконы", с неясными видениями и сладостными ощущениями, возносили меня на гребни сумасшедших волн, низвергали вниз так, что захватывало дыхание, и вновь возносили…
    Словно дух мой вдруг, оторвавшись от всей моей сущности выкристаллизовался в другое измерение. Я не знаю, сможешь ли ты меня понять… Понимаешь, такое ощущение, будто неведомая сила искусственно раздражает мозговые центры радости и восторга. Ведь в сущности, причины, вызывающие этот восторг, находились вне привычных логических связей. Налицо было их полное разрушение, хотя, конечно, некоторые составляющие присутствовали… Впрочем, предоставляю тебе самому в этом разобраться. Моя задача - рассказать все, как можно точнее, передав детали. Я уже устал разбираться, и чем больше я к этому стремлюсь - тем больше запутываюсь и теряюсь, тем сильнее засасывает меня неумолимая и страшная пучина безумия.
    Утром, бредя по пустынным улочкам, я пытался осмыслить происходящее. Я далек от мистики, и пытался разобраться привычными рационалистическими методами. Я пытался объяснить это воздействием гипноза, внушением, биополем… ну я не знаю, чем еще. Мой арсенал познаний в области необъяснимого довольно скуден, и поэтому тревога не покидала меня ни на минуту.
    И самое страшное то, что я испытывал острую необходимость вновь и вновь видеть ее. Силу такого желания можно только сравнить с муками умирающего от жажды, хотя тот, кто их испытал, никак уже не смог бы их испытать.
    Прости за дурацкие умозаключения, я просто не знаю, как перейти к главному…
    Я стал искать ее. Я тысячу раз проделывал предполагаемый путь от концертного зала к ее дому, но места, похожего на то, не было и в помине. Не было ни одного переулка, уложенного брусчаткой и ведущего вниз под большим углом. Я обошел полгорода в поисках дома, похожего на средневековый замок, но все мои поиски оказались тщетными. Я даже вспомнил название улицы, на которой находился этот дом - "Эстерпад". Но в адресном бюро мне сказали, что такой улицы у нас нет, что такая улица есть в Париже.
    Может, это был сон? Галлюцинация? Наваждение? Но передо мной на столе лежит билет на Сальвадоре Аккордо с оторванным контролем! У меня на плечах и на спине следы… следы carreca! (ласки (ит.))
    Что мне делать? Куда мне идти? Ты прекрасно понимаешь, что нормальному человеку все это покажется бредом сумасшедшего! Я не могу никому рассказать о случившемся, меня просто упекут в больницу!
    Я не знаю, отчего я больше страдаю: от болезненной тяги к ней или от тревоги и неизвестности, от той пугающей путаницы, что образовалась в моей голове, когда я пытаюсь отделить реальное от бреда, то ли от одиночества и предчувствия надвигающейся беды?! Я даже не могу с полной определенностью ответить себе на вопрос: существуешь ли ты, брат мой, или же я тебя просто выдумал, чтобы облегчить себе страдания и излить чувства близкому человеку. Я молю тебя, брата своего, молю о помощи! Молю тебя, как человека и христианина, не оставляй меня в этой страшной беде! Быть может, это моя последняя просьба. Только поверь мне, что я в здравом уме и ясном сознании. Помоги мне, брат мой! Я жду тебя!

А.Мешков

–  предыдущий     содержание     следующий  –
home