Выбирая Молдову на жительство

		© А. Мешков
	ГОРОДА и ЛЮДИ

Я отправился в республику Молдова на заработки

Ни сдать, ни снять!

Республика Молдова. Площадь – 33,76 тысяч кв.км. Леса занимают 424,5 тыс. га. Крупнейшие реки – Днестр, Прут. Язык – молдавский на основе латинской графики.
Декларация о независимости Республики Молдова принята 27 августа 19991 года. Президент Республики Молдова – Владимир Воронин. Население по состоянию на 1 января 1997 года – 4 320 тыс. человек. Перепись населения в пору независимости не проводилась ни разу.
По данным СИБ (служба информации и безопасности, типа КГБ) за рубежом нелегально работают 800 тысяч граждан Молдовы. По официальным данным – 400 тысяч.

Случилось как-то мне быть по казенной надобности в республике Молдова. Многочисленные граждане Молдовы в России зачастую проявляют чудеса трудовой доблести, почему бы и мне не порадовать их своим трудовым энтузиазмом и не поработать у них?
Молдова мне сразу глянулась. Время у них хоть и на час раньше нашего, но зато там водится много полицейских. Они все небольшие, форму носят черную, а нраву чаще спокойного, дружелюбного и не любознательного. Ко мне, как к лицу российской национальности, они претензий не имели. Никогда не пристанут к тебе на улице с нелепым требованием: покажи им, да покажи свои документы. Не то что некоторые, не будем показывать пальцами.
О, Россы! Коль знали б вы, как дороги мне были молдавские гостиницы! Поразительно высокие цены установлены на номера в отелях. Молдаване, наверное, думают, что раз я из Москвы, то – непременно олигарх. Первую ночь я провел в таком дорогом отеле. Воды горячей там не было, завтрак в постель не подали, даже пятки на ночь не почесали. Сервис ни к черту. Зато на тумбочке – Библия! А чтоб не роптал и воспринимал действительность как благо! Да я так и делал!
Изо всех многочисленных уличных репродукторов разносятся непристойные звуки российской попсы. Ни тебе "жока", ни "хоры", ни "Молдовеняски"!
Какой-то молдавский джентльмен на торжище пожелал узнать: "Куда я пру?" Я ему ответил в рифму, насколько позволил мне мой поэтический дар.
Есть у них в Кишиневе район с простым молдавским названием "Голливуд". А вот Голливудская администрация района с названием "Кишинев" почему-то не предусмотрела. Какой-то маленький, растерянный Ленин со странным жестом, будто бы у него в руке было что-то зажато, но – вынули.
— Скажите, где автовокзал? – спросил меня какой-то русский мужичек в шляпе, показывая руками, как если бы он рулил на машине. Что-то слишком быстро я стал похож на молдаванина.
— А хер его знает! – отвечаю любезно.
— Спасибо! – поблагодарил он меня душевно.
Молдавские леди, истосковавшиеся по нормальной, интеллектуальной беседе, необычайно открытые для общения, улыбчивы, приветливы, доверчивы и привязчивы. Мужчины, те наоборот, смотрят на тебя хмуро и сурово, как гайдуки на эфиопа, будто собираются через некоторое время непременно надавать тебе тумаков.
Купил газету "Маклер". Там объявления о приеме на работу. Полно работы. Как в Москве. Значит так, требуются: швеи, сапожники, прорабы, маляры, облицовщики, менеджеры по продажам, токари, электрики, официанты, грейдеристы, компьютерщики, разнорабочие:. Во! Это по мне! Стал названивать. Все мне рады, как разнорабочему. Пошел устраиваться разнорабочим, потому что это проще. В ближайшую строительную контору. Зарплата там у разнорабочего от 900 лей (чуть больше 2 тысяч рублей). Ну и что! Посмотрели мою трудовую книжку, насквозь фальшивую: "Хоть завтра приступай!" – говорят.
— А у меня нет Кишиневской прописки! – возражаю я. Не хочу завтра приступать.
— А это, брат, твои проблемы! Сделай регистрацию.
Вечор выхожу один я к отелю. Там кучкуется сонм женщин различных возрастов и достоинств. Завидев меня, они все, как одна, одновременно начинаются двигаться в мою сторону. Я в растерянности начинаю отступать, делаю вид, что я не к гостинице вообще-то шел. Просто так – гуляю по Кишиневу. Но тут откуда-то сбоку вырывается бедрастая, персястая бессарабка в черной кожанке, с ходу, как каратист шестого дана, хватает меня под руку, разворачивает на 180 градусов и стремительным шагом уносит прочь от гостиницы. Вслед я слышу площадную молдавскую брань: Флуэраш! Хора! Гратиешты! Кодры! Что можно перевести примерно как: "Ах ты негодница! Мы тут уже стоим с утра, а она сразу пришла и увела!"
— Я вообще-то хотел номер в гостинице снять! – поясняю я женщине.
— Ты знаешь, какие там цены? 350 лей в сутки! Тебе это надо? А что они могут предложить? А я с тебя возьму 50 лей! Зато тебя и накормлю, напою и обогрею. А у них даже горячей воды нет. А я тебе нагрею воды. Там тебе никто не нагреет. Сейчас во всем Кишиневе нет гостиницы с горячей водой. Делают, что хотят. Просто издеваются. За квартиру оплачивать нечем! Стала бы я пускать на квартиру, если бы:
— А вот это вот "обогрею" оно входит в означенные выше 50 лей? – осторожно возвращаю ее в деловое русло, заодно оглядывая ее ладную фигурку.
— Нет, это отдельно. Это еще 50 лей. А ты видел, какие там старухи? Ты может быть, старуху хотел? Тогда я не знаю…
Еще раз, взглянув на ее статную, ладную фигурку, мясистые окорока, тугие перси, затем бросив взгляд в мутный, сырой сумрак ночи, я прихожу в согласие с самим собой. В конце концов правит миром искони любовь. Дома у нее тепло и сухо. На стенах вышивки крестиком-ноликом: кошечки в корзинках, цветочки, Иисус Христос и, почему-то, Эрнесто Че Гевара.
Утром, едва восстав от одра, садимся трапезничать. В червленой накидке, простоволосая, слегка одутловатая со сна, landlady была эфирна и томна.
— Милый, милый Гаврила! Куда ты летишь в такой дождь? Несносный! – повторяет, зевая, косматая маркитантка, зачарованно глядя, как я торопливо, словно тать, наворачиваю суп из соевых бобов, фасоль в кунжуте, гусиный паштет в шоколадном соусе, мамалыгу с мясом, закусывая пирожком с капустой и яблоками, намазывая на них масло впрок, вприкуску с бараньим сыром и свинячьим салом, нежный норд-ост тонкого кишечника, лосось-гриль в мандариновом соусе, запивая все это безвкусным чаем из пакетика и домашним винцом "мускат". Эк, угораздило меня вчера отрекомендоваться при знакомстве Гаврилой Херасковым, ефрейтором 144-го гвардейского стрелкового полка! Теперь вынужден все утро отзываться на это более чем странное имя. А признаваться в своем низком обмане я остыдился. Хотя через некоторое время с удивлением начал замечать, что это имя начинает мне нравиться все больше и больше. Мне становится хорошо и тепло на душе от такой значительной перемены в моей жизни. Узнав о том, что я из Москвы моя постельница радостно всплескивает руками:
— О! Представляешь! У меня дядя в Москве!
Первое время (часа два-три) я сижу поверженный в какой-то шок от этого невероятного совпадения. Потом оправляюсь, быстро, по-военному, и ухожу в открытое молдавское пространство,

Гагаузия – край непуганых невест

Гагаузы – потомки средневековых тюркских кочевых племен (печенегов, тюрок-огузов, половцев) Относятся к индоевропейской семье народов. Вероисповедание – православные христиане. Основная часть проживает в северной части центрального Буджака (юг Молдовы). По переписи 1989 года в Молдове насчитывалось 152 тысячи гагаузов. На Украине - 32 тысячи, в России – ок. 10 тысяч. Общая численность по всему миру 220 тысяч человек. Язык – гагаузский. Столица автономии – Камрат.
У гагаузов есть своя литература. Широко известны гагаузские писатели: Танасогло, Бобогло, Курогло и конечно – Занет.

В аккурат, на Друцула-мочегона, собрал я свои нехитры пожитки, сел в маршрутку и отправился к гагаузам, в Казакию, работу искать. Я был немало наслышан о бедственном положении земледельческого населения этих районов. Слава Богу, я ошибся: процент смертности от голода там не выше чем в среднем по Москве.
Земля Гагаузии наполнена ароматами винограда и ритмами Бахуса. В одних названиях городов и селений музыки и поэзии не меньше, чем в эклогах Вергилия или Петрарки: Чадыр-Лунга, Вулканешты, Камрат, Казакия.
Явился я председателю колхоза (так по старинке называют эту должность) Дмитрию Георгиевичу Узун и говорю просто:
— Заман хаир олсун! (Доброе утро! – гагаузск.) Работать у вас хочу.
— А что ты умеешь делать?
— Все! – уверенно отвечаю. Моя патологическая трудофилия потрясла председателя не в меньшей мере, нежели мой уникальный универсализм.
— Трактор водишь? – спросил он, все еще не веря своему везению.
— Трактор? – на минуту задумался я. – Нет. Трактор не вожу. Да. Точно не вожу трактор.
— А машину?
— И машину нет.
— Ступай тогда в первую бригаду. Виноград будешь собирать! – велел председатель.
— Саол! (Спасиби! – гагаузск.) – сказал я и пошел на: поле. Учетчица Таня испужалась поначалу за меня.
— Но ведь вы технику безопасности не сдали.
— А насколько сегодня это опасно – собирать виноград? – в с вою очередь напугался я. – Каков процент травматизма? Как часты летальные исходы?
— Да нет, не часты, но существуют правила приема: – смутилась она, но работать позволила.
Благословясь, я приступил в нелегкому труду сборщика. Льется чистая и теплая лазурь на виноградное поле. От винограда негой веет неземной. На поле в основном бабы. Мужиков крайне мало: со мной, как раз, четыре будет. Бабы, в теплых вязанных из овечьей шерсти жилетках, в штанах, заправленных в шерстяных носки и резиновые боты, споро, с шутками и прибаутками, идут вдоль рядов виноградных лоз, собирая заодно виноград в ведра. За ними медленно движется трактор дыр-дыр-дыр, в кузов которого бабы ссыпают из ведер виноград.
— Саша! Ты виноград дома моешь? – кричит мне гагазука Надя.
— Непременно!
— Ну, а здесь и немытого поешь! Опыленного! – она протягивает мне громадную гроздь крупного зеленого столового винограда, а пространство вздрагивает от мощного взрыва хохота.
— А ничего мне после него не будет?
— Мы всю жизнь немытый едим, и ничего! - и новый взрыв, мощнее прежнего сотрясает осенний воздух. Я не могу удержаться и ржу вместе со всеми. Своеобразное чувство юмора гагаузов постепенно передается и мне. Трудно меня будет понять соотечественниками по возвращении. Ох, трудно!
— А что ж ты, Саша, без жены работать приехал? – не унимаются задорные гагаузки.
— А нету! – отвечаю.
— Ничего, Саша, здесь найдешь! – улыбается одна белозубой, многообещающей улыбкой, под дружный стоваттный хохот товарок, мощность которого наверняка свела бы с ума даже Петросяна.
Время от времени из самых отдаленных уголков поля раздается крик:
— Саша! Саша! – и через все поле очередная прекрасная гагаузка несет мне тяжелую и сочную гроздь столового винограда. И я с благодарностью ем немытый и опыленный химикатами виноград гроздьями. Как я справедливо впоследствии замечу: много винограда пробуждает много мочи и ветров.
— А технику безопасности ты прошел? – строго спрашивает подъехавший в красных "Жигулях" бригадир Георгий. Похоже это сегодня – "вопрос дня".
— Да я: Да я, если хотите знать, его всю жизнь собираю вот этими руками и ни одной травмы. – для убедительности я показываю свою трудовые, золотые руки, поражавшие своей умельством и проворством народы многих стран. Бригадир удовлетворенно кивнул головой и я вернулся к труду. В это время очередная гагаузка принесла мне жменю винограда, а бригадиру не дала. Бригадир проводил ее задумчивым взглядом и пояснил, кивнув в ее сторону:
— Разведенных баб у нас много. Или мужья на заработки уехали.
Я стал чуть внимательнее присматриваться к гагаузским леди, дары мне подносящим. Зачем мне не жениться на них, билась в виске шальная мысль. Остаться тут или с собой забрать – вот в чем вопрос. Останусь здесь, в этом плодородном крае, заботой, красотой и лаской улащенный, так ведь через месяц затоскую по шуму и вони городских улиц, по беспутной, порочной жизни, по безумному миру, где правит чистоган. А если ее заберу? Ну, походит она месяц другой по театрам, выставочным залам, по ресторанам, да казино, по конкурсам модельным, да показам и тусовкам модным, и затоскует, и ведь чахнуть начнет как больная лоза, от невыносимой тоски и идиотизма московской жизни вдали от любимых агнцев, индюшек и осликов, без яблоньки под окном, без утреннего крика петуха, без виноградной лозы. Нет. Поеду один!
— Откуда ты, Саша? – с очаровательным, первозданным кокетством спросила меня одна прехорошенькая гагаузка, лет пятидесяти-шестидесяти.
— Из Москвы, – был ей искренний ответ.
— Да вы что? А у меня там дядя работает! – обрадовано воскликнула она. От такого открытия я поперхнулся виноградиной, зашелся в надсадном кашле до тех пор, пока удары крепкой женской ручищи по спине не привели меня в норму.
Я работал на совесть, не покладая ни рук, ни рта своего. Я рвал виноград и сносил его в железный кузов трактора. Я не знал устали, словно бес труда обуял меня. После сбора винограда мы ехали на винзавод. Там сам директор завода Михаил Федорович угощал нас редчайшими сортами вина из подземных кладовых. Пожить меня взял к себе на подворье бригадир Григорий. Но вскоре, заметив волдыри мозолей на внешних сторонах указательных пальцах обеих рук я решил покончить со своей карьерой виноградаря. Да и виноград к тому времени закончился на полях.
Я верю, придет день, и когда-нибудь мой трудовой подвиг будет непременно воспет и органично войдет в Гагаузский фольклор в виде песен, пословиц, поговорок и даже танцев.
Лари ведери (до свидания! гагаузск.), Гагаузия, гостеприимная страна трудолюбивого и добродушного народа! I'll come back! Я еще вернусь!

В гостях у цыганского Барона

Селение Сорока впервые упоминается в документах с 1499 года. Древний стратегическая центр обороны, крепость в центре города. Цыгане живут на Холме.
Согласно переписи 1989 года этнических цыган в Молдове – 11.571 (0,3% населения республики)
3/4 цыган нигде не работает
25% взрослого населения неграмотны.

Я постепенно наращивал свое присутствие в республике Молдова. Как-то раз сел на маршрутку и поехал в селение Сорока, знаменитый, крупнейший в мире центр компактного проживания цыган.
— Будь осторожен в Сороках! – загодя наставляли меня мои знакомые молдаване. – Смотри, чтобы цыгане тебя не обворовали и не обули! Не успеешь оглянуться – останешься без штанов!
Штаны были не самой цененной вещью в моем гардеробе. С теми походными штанами, в коих я приехал, я мог бы расстаться без сожаления. Я даже не предпринял никаких специальных мер предосторожности. В Сороках цыгане живут не везде, а только на Цыганской горе. Поднимаюсь на гору. Встречаю цыгана в линялой телогрейке, в яловых сапогах. Спрашиваю, придерживая штаны:
— А где, мил человек, живет ваш цыганский барон?
— А вот там! – указывает мне корявым пальцем цыган в сторону огромного дворца. На мои штаны – ноль внимания.
Железные ворота, величиной с те, в Зимнем, что брали матросы в далеком 17 году в Петрограде, преградили мне путь. Обойдя дом, я все же нахожу ворота поменьше.
— Цыганского барона можно мне увидеть? - спрашиваю. Пожилую цыганку в цветастых юбках, которая хлопочет на открытой кухне во дворе.
— Он будет вечером. – ответила она, даже не взглянув в мою сторону.
— А переночевать пустите? – спрашиваю я без особой надежды.
— Проходи, ложись. – ответила она, не проявив при этом никаких эмоций. Проводила меня внутренний двор, где по периметру комнаты стоял синий диван. Бросила одеяло и подушку. Перед кивотом с образами теплилась лампада. Фарфоровые пастушки работы Леруа. На стене, над лестницей, ведущей на второй этаж – картина неизвестного цыганского художника "Въезд Христа в Иерусалим". Высоко под потолком – бронзовый орел держит в когтях огромную деревянную люстру. Все в этом доме было огромно и величаво. Сколь я спал, утомленный мучительным переездом, не знаю. Ночью слышал я шум дождя и лай собак.
— Вставай умываться и кушать будешь! – сказала мне старуха-цыганка, заметив что я уже не сплю, а просто лежу с открытыми глазами. Я послушно встал. Цыганка дала мне тапочки. На веранде, в большой кровати, в куче цветных одеял лежала еще одна цыганка. Она приветливо улыбалась мне ослепительной улыбкой.
— Как тебя звать? – спросил я ее.
— Дуня! – ответила она, еще больше светясь улыбкой.
— А кой тебе годик?
— Шесть!
— Хорошо, – одобрил я и пошел умываться. Воды в кране не было никакой. Пришлось набирать в ковш из большой бочки. Когда я вышел – завтрак был уже готов: жаренная картоха с маринованными грибами, чай из каких-то лекарственных трав и овечьим сыром.
— Может писят грамм? – спросила цыганка.
— Можно – ответил я.
Цыганка принесла большую бутыль и налила из нее в рюмку бесцветной жидкости, похожей на водку. Налила, протянула мне, и когда я собирался, было, уже взять ее, неожиданно одним махом выпила сама эту жидкость. Заметив мою растерянность, пояснила:
— Дам тебе один совет. Никому в жизни не доверяй! Видишь, я выпила первой? Всегда, когда пьешь с незнакомыми людьми, не пей первым. Никогда, Слышишь? Никогда!
(Я этот урок запомнил навсегда и вот уже две недели, как я вернулся из Сорок, но с чужими вообще не пью!)
— А как звать твою сестру? – спросила вдруг Дуня, которая из своей кровати наблюдала, как я успешно употребляю пищу.
— Сестру? -удивился я, – Откуда ты знаешь, что у меня есть сестра? Может быть у меня – брат!
— Нет у тебя брата. У тебя мама, папа, сестра и сын. – Дуня пристально, совсем не по-детски смотрела мне прямо в глаза. От ее взгляда у меня мурашки пробежали по телу. – Тебе никто не нужен. Ты любишь только себя! – завершила она свой анализ, чем повергла меня в шок.
Я перестал есть. Некоторое время сидел молча, соображая, откуда она могла узнать эти подробности моего семейного положения. Паспорт у меня иностранный, даже если его посмотреть, там не указаны ни браться, ни родители, ни дети. Старуха-цыганка стояла к нам спиной, она варила грибы в большом эмалированном тазу.
— Объясни-ка мне, Дуня, откуда ты это знаешь? – сказал я.
— Знаю просто и все. – уклончиво объяснила Дуня с милой, хитрой улыбкой, не вдаваясь в подробности эзотерических цыганских наук.
— Барон приехал, – сказала старуха, дуя на ложку с горячими грибами. – Дуня! Проводи его.
— Барон твой папа? – спросил я девочку.
— А у тебя в Москве есть такой дом? – спросила Дуня.
Мы подошли к металлическим воротам с другой стороны дворца. Ворота были закрыты на большой замок. Внутри двора по правому борту стояли накрытые брезентом десяток машин барона, бегала хромая собака, добродушно виляя хвостом, да под навесом какой-то человек подметал веранду.
— Саша! Открой! – крикнула ему Дуня.
— Саша – это брат Барона? – спросил я Дуню.
— Слуга. – коротко ответила девочка.

Барону с Путиным по пути!

Цыганского барона выбирают на цыганском форуме. Последним, бессменным цыганским бароном с начала 70-х годов был Мирча Чарари, отец Артура.
У цыган есть своя литература. Писатели цыганские – Канте, Дрон, Павел Андрейченко, Николай Шаткевич.

Барон вышел мне навстречу в красной рубашке с коротким рукавом, несмотря на некоторую утреннюю прохладу и моросящий дождь. Был он коренаст, усат, бородат, и распространял вокруг себя аромат дорогого одеколона.
— Извините, что вчера не смог с вами поговорить, – сказал он виновато улыбаясь.- Приехал вчера поздно и устал очень.
Саша принес чай, и мы некоторое время сидели на веранде, мирно беседуя о цыганских делах. Звали цыганского барона Артур Михайлович Чарари. Пока мы пили чай, две его дочери Соня и Анжелика поздоровавшись со мной, прошли мимо нас в школу с ранцами за плечами.
Беседа наша поначалу носила строгий, официальный характер, как на саммите-каком:
— Романтического образа цыганского табора, с кибитками, конями, сегодня не существует. Цыгане садятся в машины и едут, куда запланировали. Сегодня другая жизнь, и она требует, чтобы мы шли в ногу с современностью. Цыганам необходимы собственные профессиональные кадры: юристы, медики. – говорил Артур Михайлович, как с высокой трибуны какого-нибудь форума. – Знаете, какая высокая смертность у цыган? Кочевой образ жизни предполагает множество болезней. А к врачам они обращаются редко. Газету цыганскую тоже собираюсь выпускать. Телевидение тоже нужно. А для этого нужны кадры! Я хочу в Сороках создать полноценный университет, и, кстати, с факультетом цыганологии. Да, да! Я хочу, чтобы у нас была своя история, своя литература, музыковедение. У нас сегодня нет своих цыганских учебников. Но они будут. Я хочу успеть за свою жизнь сделать все это. Для этого: Пойдем внутрь.
Я так думаю, что до этого момента, барон просто присматривался ко мне: не проходимец ли я какой? Но на моем лице было написано такое простодушие, что только работник спецслужбы мог заподозрить во мне казачка.
Внутри второго дома интерьер был более современным. Никакой резной лепнины. Кругом только ковры. Домашний кинотеатр. В углу, над телевизором – представительный иконостас. Заметив, мой взгляд на иконы, барон сказал:
— Я православный христианин. И стараюсь жить в согласии со своей душой и Богом. Мне всех жалко. И людей и животных. Я когда быстро еду по трассе и птицы летят прямо перед машиной, я притормаживаю, чтобы не сбить их.
Мне приходится решать много спорных дел. Кто-то кого-то кинул на деньги. Такое бывает. Я все взвешу, все подробности учту и решу так как подсказывает мне сердце и Бог. Пройдемте наверх.
Мы поднялись на второй этаж. В одной из комнат стоял аккордеон и старинное пианино Petroff.
— Играешь? – спросил он меня увидев мой восхищенный взгляд. – Ну-кося, сыграй что-нибудь!
Я заиграл какую-то импровизацию на тему Джеплина.
— Что вы как в американском салуне! – раздался сзади голос. – Сыграйте что-нибудь за Одессу!
— Сын мой, Артур! – представил Барон смуглого, коротко стриженного юношу вышедшего из спальни в длиннополом, домашнем халате. И тогда Барон сам сел за пианино и стал наяривать одесские и цыганские песни.
— Представляешь, я в культпросвет училище учился, а нот так и не знаю. Все сам подбираю. На слух! Вот дочки мои – те учатся по-настоящему!
Когда мы наконец наигрались всласть, когда, казалось, все темы исчерпаны, я на прощание оглядел палаты Барона и сказал:
— Ну, что ж, спасибо вам, Барон. Я пошел.
— Куда это ты пошел? – спросил Барон более с негодованием, нежели с удивлением. – Так не по- людски. А поговорить! А пообедать! Ты мой гость, там внизу обед накрывается!
Потом внизу, в большой зале был дан обед. Мы чудно посидели, под молдавскую водочку, под икорочку, да осетриночку, под сальце да ветчинку, под голубцы да белое мясо каплуна. Ушло естественное напряжение первых мгновений встречи. Речь наших дискуссий полилась ровной, плавной, широкой рекой, пересыпаемая милыми слуху экспрессивными выражениями, общими для наших народов, искони идущих по этой сложной и противоречивой жизни плечом к плечу, рука об руку, нога в ногу.

— Мне очень нравится президент Путин. Он не только говорит, как многие политики. Он действует. Он настоящий борец! Я ведь тоже мастер спорта по Дзюдо! И он знает, что делать! Это тоже очень важно. Он не мечется в своих исканиях. У него есть четкий план и он от него не отходит. Я в своих действиях тоже не отступлю. Думаешь, у меня нет врагов, Я многим мешаю. К сожалению и мне многие мешают. Мешают те, кто нарушает законодательство. Потому что, из-за них у меня возникают трудности с кредитами, для осуществление программы образования для цыган. Они должны учиться. В современном мире без этого им не выжить! И потом, у нас в обществе сложилось ошибочное представление, что все цыгане сказочно богаты. Это далеко не так. Есть много бедных цыган и мы должны искать деньги, чтобы помочь им, чтобы их дети смогли получить образование, как и дети богатых цыган. Ты думаешь, я богат? Сегодня мне приходится изворачиваться как многим, чтобы находить деньги. Раньше у нас был кооператив, в 90-х годах. Тогда мы были действительно богаты. Мы шили одежду и давали более тысячи рабочих мест. Люди у нас прилично зарабатывали. У нас была торговая марка "Черари". Мы четно зарабатывали деньги своим трудом. И я хочу создать новое производство. Поеду сейчас в Страсбург выбивать кредит.
На прощание сын Барона, Артур, вынес мне шикарный подарок – целый пакет мужских трусов: всех размеров, всех цветов (ничего, если я в рифму? О трусах или в рифму, или вообще ничего!)
— Это продукция того нашего кооператива. – пояснил Барон.
Надо отметить, что из всех предметов туалета, более всего я почитаю именно трусы. И в этом подарке проявилась истинная цыганская проницательность. На трусах надпись "George Cerari". На самом видном и интересном месте. И когда я однажды выйду в этих трусах на ужин, а ошарашенная гостья, бросив взгляд на надпись, спросит дрожащим голосом:
— Что это?
И у меня появится возможность ненавязчиво рассказать ей об этой удивительной встрече в Сороках.
— Не доверяй никому, слышишь! Никому! – пожимая мне руку крепким рукопожатием, наставлял на прощание Барон.
— Да, чуть не забыл: Дуня – ваша дочь? - спросил я, уже уходя. Барон вздохнул печально.
— Да не совсем. Я ее удочерил. Мама у нее умерла. А отец неизвестно где: Артур! – крикнул он сыну. – Отвези Сашу на автостанцию! Да не гони!
Его предупреждение имело смысл.
— Вы не волнуйтесь, что я так быстро веду, – успокоил меня Артур-младший, видя, что я ухватился за ручку, во время крутого виража. – Я с семи лет за рулем.
— А ну, как полиция оштрафует?
— Не оштрафует! – уверенно успокоил меня баронов сын. – Отца здесь хорошо знают. Его авторитет очень высок.
А потом было еще одно потрясение. Если бы тогда, среди резных крыш цыганских домов я неожиданно увидел бы Спасскую башню Кремля, мое удивление было бы ничтожным, по сравнению с тем, которое охватило меня, от услышанного в следующую секунду:
— Кстати, у меня дядя в Москве живет! – сказал Артур младший, с плохо скрываемой гордостью.

Молдовский бомж – на разбойника похож
В аккурат, на Филиппа-приживала, я возвратился в Кишинев. Замечено (мною) что бомжи всех краев Земли как-то сразу вычисляют во мне родственную душу. То ли что-то неуловимое во взгляде моих одухотворенных, бегающих глаз, то ли дерзкое выражение изможденного странствием лица, то ли испещренные морщинами, слегка дрожащие, немытые ручищи, то ли мятые, нечистые одежды и стоптанные башмаки, позволяют им всякий раз без тени присущего бомжам смущения подходить ко мне прямо на улице и обращаться за материальной помощью, как к ровне, с трогательным амикошонством.
Вот и в этот раз, на улице Штефан чел Маре ко мне подошел не ведавший прелестей бани бомж-хитрован и попросил сначала закурить, потом выпить, а уж потом по восходящей – 100 лей на фигурку Покемона. Бирюзовая сопля из его ноздри переливалась на солнце всеми цветами радуги.
Закурить я ему дал, выпить купил, а вот со 100 леями неувязочка вышла: не было у меня лишних денег для Феди (его звали просто Федор) За угощение я попросил Федора определить меня к нему на ночлег. Этот потомок гайдуков оказался сговорчивым парнем.
— Только ты что-нибудь купи выпить на ужин для компании! – предупредил он меня.
Через пару часов Федя привел меня очаровательное пустое складское помещение, где живописной группой вокруг деревянного ящика, служащего им столом, отдыхали за картами четверо его приятелей (сам Федя отчего-то сразу удалился) Горела тусклая лампочка. Трое кренделей между игрой вечеряли водочкой, четвертый спал, накрывшись куском ветхого коврового покрытия, издавая при этом звуки узбекского карная, созывающего гостей на пир в честь рамадана. Самый страшный и здоровый из бессарабов – Николаи – был похож на флибустьера, на Джона Сильвера, на циклопа и на адмирала Нельсона вместе взятых. Похоже, в детстве у него было много нянек. Как минимум – семь! С таким не поговоришь с глазу на глаз. Только с глазу – на два! У нас с ним было три глаза на двоих! Но, обычное для этих мест отсутствие одного из глаз дополнялось еще костяной ногой: которую он держал не согнутой впереди себя. Когда он вставал, чтобы "отвязать коня", то опирался на костыль, перемотанный для пущей крепости изолентой в местах перелома.
— Где это тебя так? – спросил я его.
— На войне. – ответил он, не уточнив, на какой.
Как выяснится позже, утрате глаза способствовал, скорее всего, вздорные нрав этого флибустьера. Хотя, кстати, даже утрата одного глаза не убавила вздорности. Другого кекса называли – Сиська. Просто – Сиська. Без всякого отчества. Он был примечателен худобой, совершенно не отвечавшей его прозвищу и еще фуфайкой из толстой мануфактуры, на которой, сквозь многовековую грязь, мазут, гусиные и бараний жир, известку, бензин, солярку едва-едва различались рисунки камуфляжа.
Третьего, с багровой шишкой носа, звали "юрист". Как выяснилось, в прошлом он, на самом деле, был адвокатом. Хотя ничто в его облике не выдавало в нем адвоката: ни манишки, ни мантии, ни парика. А, судя по полному отсутствию зубов в его правильно очерченном зеве, с толстыми, чувственными, обветренными губищами, покрытыми незаживающими язвами, адвокатом он был скверным. Скажу больше - никудышным адвокатом он был. Не в ладах он был с правом. Далеко не все его клиенты, похоже, в одинаковой мере были удовлетворены его адвокатской практикой. Судя по зубам-то – завалил он таки несколько дел. Узнав о том, что я из Москвы он радостно всплеснул руками и воскликнул:
— Во! А у меня в Москве дядя живет!
От такого невероятного совпадения меня чуть не хватила падучая. Благо я сидел.
— Он, надеюсь, тоже адвокат? – спустя час, постепенно приходя в себя, осторожно осведомился я. Мало ли? Не дай, конечно, Бог, но вдруг обратиться придется?
— Да, нет: у него там бизнес.
Я успел выяснить, что ребята имеют устойчивую ненависть к богатым, не испытывают страсти к наживе, уважают Путина, но про предстоящий саммит они ничего не слышали. Не было в их среде политически подкованного комиссара. Потом мои спутники резко перешли на чистый молдавский язык, что делало бессмысленным мое дальнейшее участие в дискуссии. И тогда я, положив по голову рюкзак, отдался во власть Морфею. Только не знаю, сколько я проспал, когда услышал, что дискуссия вышла из-под контроля спикера Николаи и приобрела характер горячего парламентского чтения. Проснулся даже тот, который безмятежно храпел. Примерно час они еще бранились, а вскоре об голову юриста со звоном разбилась бутылка. По лицу его потекла кровь. Разгоряченные молдавские парни продолжали его убивать, нанося удары ногами по тулову, а кознодей Джон Сильвестр – своим многострадальным, боевым костылем.
— За что вы его так, господа? Извольте объясниться!
— Он пер:т и воздух портит! – пыхтя, объяснился адмирал Нельсон, переводя дыхание. Вообще, следует заметить, что здесь пахло далеко не елеем и надо было обладать очень сильным духом, чтобы испортить воздух, в помещении, где от зловония в радиусе десяти метров слезы наворачивались на глаза, ибо все отвратительные таинства своего туалета они совершали неподалеку от ящика, служившего столом.
— Господа! Да, полноте вам ссориться из-за ерунды! – горячо продолжал я свою миротворческую миссию из своего угла, – Завтра состоится саммит, и все вопросы будут решены! Пожмите друг другу руки! Обнимитесь! Поцелуйтесь! Наполните сердца любовью!
Я вообще верю в силу слова. Но в этот раз эффект глагола превзошел все мои ожидания. Мои горячие призывы к миру, братству и любви оказались настолько убедительны, что экзекуторы прекратили избивать несчастного законоведа, а вместо этого, положив его животом на ящик, стали страстно срывать с него штаны, по всей вероятности, чтобы доказать ему с вою любовь. Особенно в этой скверной затее усердствовал тот летаргический джентельмен, что до этого спал, как Герцен, проявляя в этот раз больше расторопности, чем можно было ожидать от его сонной натуры.
— Заткнись! – дерзко крикнул он мне грубо так, – а то и тебе навешаем:.
Я хотел поначалу наговорить ему дерзостей и надавать пощечин, но вместо этого у меня только и получилось:
— А, ну, содомиты несчастные, прекратите сейчас же надругательство над молдавским адвокатом! – возглаголил я вдруг таким неожиданно громовым, командным голосом, от которого, наверняка, вздрогнули кадровые военные в радиусе ста миль и прекратились военные действия в Панкийском ущелье. Ошарашенные сладострастники восстали от жертвы, в изумлении, уставившись на меня.
— И чтоб тихо мне тут! Я сейчас, мигом, за милицией и обратно! – погрозил я им пальцем и поспешно покинул этот чертог содомитов, ибо заметил в их шалых взглядах какой-то странный, неподдельный интерес к моей персоне. Нельзя сказать, чтобы я сильно заочковал, но это не тот случай, когда риск обоснован. Ночь с этими беспокойными джентльменами сулила мне большие невыгоды.
На улице было тепло и сухо, Воздух показался мне необыкновенно чистым и неиспорченным. Пройдя несколько кварталов, я нашел укромный уголок под сенью развесистой брюквы, агавы или какого другого растения (в темноте было не разобрать) улегся под ним, и, положив под голову свой многострадальный рюкзак, мгновенно заснул. Проснулся в своей уютной купине я от утреннего, зазывного крика коридорного в соседнем отеле, от радостного пения молдавских пичужек, конопляночек и малиновок, шелеста шин проезжающих автомобилей и троллейбусов. Чувствовал себя я, примерно как бы чувствовал после боя с Тайсоном. Мимо, стуча каблучками, проходили с работы прекрасные молдавские женщины и по-доброму улыбались мне во всю ширину своих белозубых ртов.
Есть такая народная примета (не помню, у какого народа!) если ты начинаешь вдруг замечать, что все подряд идущие тебе навстречу девушки и женщины кажутся прекрасными, это значит, что тебе, друг, пора домой!

Эпилог
Уезжал я тихо, без зажигательной музыки цыганского оркестра, без звона цымбал и стона скрипок, без толпы плачущих гагаузских и молдавских женщин. Лишь одна бессарабская леди, оператор обменного пункта, стояла со мной на перроне под моросящим дождиком, переминаясь с ноги на ногу, незаметно поглядывая на часики.
— У тебя в Москве, случаем, дядя не работает? – спросил я ее рассеянно.
— Нет.
— Как это так?
— У меня в Москве папа работает. – ответила она спокойно.
— Как папа? Почему папа? А дядя где? Почему он не в Москве? – возмутилось все мое существо от такого несправедливого несоответствия.
— А у меня нет дяди.
Я облегченно вздохнул.
— У меня в Москве тетя работает.

Александр Мешков
Октябрь 2002 года. Кишинев-Москва

У молдаван есть гимн. Он очень музыкальный и поэтичный. По поводу гимна у них споров никогда не было. Его раз и навсегда сочинил молдавский классик Алексей Матвеевич (1888 – 1917)
Вот о чем этот гимн:
— Язык родной – клад,
Спрятанный глубоко.
Ожерелье дорогих камней,
Рассыпанное по отчизне.
Язык наш это огонь
Горящий в народе,
Проснувшимся от векового сна
Подобно витязю из сказки
Язык наш – лист зеленый
Волнение вечных Кодр (лесной массив в Молдавии)
Спокойный Днестр,
В волнах которого теряется свет вечных звезд.
Язык наш – святой язык,
Язык вечных легенд,
Что оплакивают и прославляют у очагов крестьяне.
И взойдет этот клад,
Спрятанный глубоко,
Это ожерелье дорогих камней, рассыпанное по отчизне.