Осенним ранним утром, когда жаворонки только начинают отхаркиваться, прочищая от мокроты свои луженые глотки, сонный полустанок огласился скрежетом и лязгом тормозов локомотива, женским сдавленным криком, мгновенно утонувшим в утренней  трясине тишины. Между двумя шпалами неспешно покатилась смазливая женская головка в шляпке, аккуратно обрезанная колесами поезда по самый кружевной воротничок, пока с мягким стуком не уперлась в ржавый рельс. Голова задумчиво смотрела не мигающим взглядом в бездонную даль неба, размышляя о бренности бытия, о безграничности вселенной и многообразии проявлений жизни в ней.

— Прекрасное утро! – прервал ее умственные спекуляции надтреснутый голос. Голова вздрогнула, обернулась на голос, отчего непокорная прядь упала на высокий породистый лоб. Перед ней, на шпалах лежала мужская башка в круглых очках, обрамленная седым венчиком волос и небольшой бородкой-клинышком. Несмотря на почтенный возраст, башка сохранила некую величавость и гордую, интеллигентную осанку. И хотя замечание насчет прекрасного утра в данной ситуации звучало почти издевательски, женская головка  почему-то даже слегка обрадовалась появлению незнакомца.

— Извините покорнейше, за то, что нарушил ваше одиночество. Позвольте представиться! – слегка поклонилась башка  незнакомца. – Доуэль! Профессор!

— Анна! – одними глазами улыбнулась женщина, элегантным движением откинув со лба упавшую прядь густых ухоженных, блестящих в первых лучах Авроры, волос. – Каренина.

— Как говорится, одна голова хорошо, а две лучше! – невесело пошутил профессор. «А она прехорошенькая!» отметил про себя он и облизнул пересохшие в одночасье губы. Невооруженным взглядом можно было определить: у профессора давно не было половых сношений.

— Согласитесь Анна, в нашем положении есть некоторый шарм? –  как ему показалось, остроумно заметил профессор.

— Какой же? – с некоторой долей иронии спросила Анна.

— Нас не мучает вопрос удовлетворения естественных потребностей.

— Не скажите, профессор! – возразила женщина, со свойственной им логикой. – Смотря, какие естественные потребности вы имеете в виду.

— Не обессудьте бояре, что встряваю! – раздался оглушительный, словно раскат грома, голос откуда-то сверху, словно с небес. Доуэль и Анна подняли свои взоры к небу и увидели огромную бородатую голову в шлеме-шишаке.

— Карл? Маркс? И он тоже? – подумал Доуэль, пристально вглядываясь в знакомую дикую чащу бороды, в кустистые брови, в курчавые волосья торчащие клочно из под шлемака.

— Я – Витязь! – представился бородач. — Вернее, его голова. Нелепое порождение разума поэтического Гения. Я случайно услышал ваш разговор, и вот что я подумал: Зачем мы здесь, на Земле?  Ну вот я — витязь! А хули толку? Кому я могу помочь?

— Фильтруй базар, приятель! — раздался откуда-то из кустов мерзкий, дребезжащий тенорок. – Здесь – дама!

Оглянувшись на голос, головы увидели еще одну голову, совершенно лишенную растительности, с маленькой пипкой носа, с тонкими губами, свидетельствующими о ехидстве их обладателя,

— Товарищи! Мы должны объединиться! Только вместе мы – сила! – призвал лысый. – В единстве, солидарности, интеграции и ломке стереотипов наше спасение! Вихри враждебные веют над нами… — неожиданно запел он фальшиво.

— Не Паваротти, конечно, но что-то в нем есть! – подумала Анна.

— Блюхер, что ли? – предположил профессор Доуэль, призвав на помощь зрительную память. — И он  тоже?

— Гоните его отсюда на хер, ребята! – покачал огорченно головой Витязь. – Это даже не голова вовсе, а некто Колобок, тупое существо из теста без роду и племени. Он бросил стариков, давших ему жизнь, и теперь катается по свету, баламутит и наебывает всех.

— Кстати, — заметил Колобок. — В народе говорят: хлеб всему голова!!!

— Пусть останется! – сказала Анна, приглядываясь в дерзкой энергичной лысой голове, показавшейся ей среди прочих наиболее более симпатичной. – Чем он хуже нас? Он – душка, и поет неплохо.

— Слово дамы – закон! – продребезжал Колобок, сладострастно взглянув на смазливую головку Анны.

-А что! Жизнь продолжается! – подумала Анна, озорно встряхнула кудрями и  послала Колобку воздушный поцелуй.

— Но чем? – в отчаянии, сгорая от вожделения, мучительно размышляла голова профессора Доуэля, с нескрываемым вожделением глядя на  чувственный карминный рот Анны, на заросший усами и бородой рот Витязя и на тонкие, ехидные  губы Колобка…