Мои любимые концы
«Как встретишь Конец Света, так его и проведешь!»
(народная мудрость)
Если слегка повернуть голову, и скосить глаза, то можно увидеть ее подрагивающую в такт неведомому, неслышимому фокстроту, крепкую, мускулистую, античную ногу с накрашенными ногтями. Обладательница античной ноги лежит подо мной, поверженная кряхтящим соперником, как неживая, кряжистая, суровая, надувная кукла, с тоской и скорбью приговоренного к пожизненному сроку убийце, смотрит в стенку, часто моргая, густо насурмленными очами. Грудь ее ходит ходуном, трясется, как желе в миксере.
— Ты вообще, кончишь, когда-нибудь, наконец-то? – бормочет она раздраженно, — Как же ты мне надоел!
— Когда-нибудь… все кончается, — пыхтя и отдуваясь, с философской неопределенностью Канта отвечаю я, — Как и все, что когда-то начиналось…. Как и жизнь… .
Да! И Жизни земной скоро придет конец, финиш, оргазм, последняя вулканическая эякуляция. «Конец света!!!» — слышится со всех сторон. Бабки на базаре воют, кричат, по «ящику» прорицатели, ведуны, гадалки, оракулы, предсказатели, звездочеты «каркают». Страшно становится! Правда, ведь? А простой причиной этих панических, эсхатологических настроений служит календарь майя, по которому на декабрь 2012 года приходится окончание текущего бактуна (цикла в 5125 лет) эры Пятого Солнца и начало нового бактуна. Будет ли это столкновение Земли с гигантским астероидом, или же разлом земной коры, либо это будет потоп в результате глобального потепления, а может, столкновение с планетой Нибиру или же мощная вспышка на Солнце, а может, извержение вулкана?
— Постой! Дай, я повернусь что ли… У меня уже там сухо все, как в пустыне Гоби….
Достойный географический троп. Я был однажды в пустыне Гоби. Там, в самом деле, сухо, но не так, как у тебя, плутовка. Почитаемый мною американский провидец, ученый климатолог, Джеймс Хансен упорно делает пророческие прогнозы в отношении Конца Света, основываясь на возрастании концентрации парниковых газов в атмосфере, ведущей к глобальному потеплению. Его исследования ясно показывают, что беспечное и алчное человечество уже давно уже основательно засрало окружающую среду, в результате чего, концентрация углекислого газа в атмосфере достигла критических показателей. Арктические и антарктические льды под воздействием вышеуказанных факторов могут исчезнуть за период не более года. И все! Делай ковчег! Опять – этот Всемирный Потоп! Задолбал уже! Лично Я дальновидно прикупил себе два надувных резиновых ковчега, длиной пять локтей каждый! Сравните: Ноев ковчег был вызывающе велик: 140 метров длиной, 23 метра шириной и 14 метров высотой. Это размер современного танкера!
Но, смех смехом, лодка – лодкой, а календарь народов майя закончится именно 21 декабря 2012 года! Эх! Дожить бы до следующего бактуна!
— Ты, когда трезвый напоминаешь мне моего мужа. Такой же занудный, равномерный и бесконечный… От тебя, блять, бежать хочется.
— То есть, как я тебя правильно понял, мне следует напиваться перед твоим приходом?
— Когда ты пьян, ты веселый, креативный и непредсказуемый. Поешь… Танцуешь, танцор….
— Вот, так вот? – уточняю я, и неприлично вызывающе, вихляю бедрами, словно обкуренная восточная танцовщица, в импровизированном танце. Смеется. Но невесело смеется, натужно. Через силу. Как шутке начальника. Бухнуть что ли в перерыве между раундами, чтобы понравиться? Раньше она кричала, стонала и ревела. И что этим «неверным» блудницам еще надо? Пьяный – плохо. Трезвый – скучно! Слегка поддатый – вот им что хорошо! Но я, почему-то, в силу своей конституции, чаще всего – стремительно, как спринтер, миную эту прекрасную, любимую массами, стадию. Надо переписывать конституцию.
Я с раннего детства, безо всякой философской подготовки, свято верил, и верю свято сейчас, что Конец Вселенной непременно, когда-нибудь, да и наступит. Для многих он уже наступил. Для меня он наступал уже не однажды, как День Рождения, Пасха, Первомай и Новый Год.
Конец Света преследовал меня по пятам всю мою жизнь. В стылой, морозной Сибири, когда мне было три годика, я решил растопить печку, чтобы согреться и поджег себя. Я воспламенился словно олимпийский факел. И что, Конец? Обломался Конец! Меня потушила сестра. Будучи уже взрослым первоклашкой, я, как-то раз, в воскресный день, загорая на пляже с матушкой, отпросился у нее посидеть рядом с реченькой, худы ноженьки помочити. Из транзисторного приемника «Атмосфера» доносилось стройное, торжественное пение русского хора про великую партию Ленина. Кругом было много праздных людей, пузатых мужиков, в закатанных трусах, мускулистых спортсменов в ярких плавках, красавиц в открытых купальниках, толстых тетенек, пережевывающих пищу. Все эти прекрасные, счастливые, советские труженики: передовики и несуны, стахановцы и тунеядцы, бюрократы и активисты, смеялись, спали, загорали, играли в волейбол и резались в «подкидного дурачка». Ничто не предвещало Конца Света. Зайдя в стремительные воды реки Воронеж по грудь, я услышал свой внутренний, уверенный, писклявый, тенорок: «Плыви!» И, оттолкнувшись ногами от песчаного дна, я – поплыл. Впервые в жизни. Но недолго. Метр всего. Стремительное течение подхватило меня и понесло на середину реки. В мгновение ока, от испуга, я открыл роток, чтобы позвать на помощь, захлебнулся и стал тонуть. Неведомая сила тянула меня ко дну. Я уже видел из под воды, словно сквозь закопченное, бутылочное стекло, призрачный, расплывчатый, смутный круг солнца, Свет, который постепенно угасал, тускнел. Ему на смену приходил Темный Конец! Но что это? Чьи-то сильные руки подхватили меня, вознесли в Небо, вынесли на берег, и аккуратно и бережно, словно цветы, к памятнику вождю, возложили на траву. Изо рта, носа, ушей и афедрона моего истекала вонючая, зеленая вода.
— Нормально все? Живой? – обдав меня запахом пива, лука и селедки, спросил хриплый, мужской голос. Лица Спасителя я так и не увидел. Он исчез. Растворился в Бесконечном, Молвном Пространстве Вселенной. Думаю, что это был Сам Спаситель, Бог. Точно! Это был Он. Я именно таким его и представлял, эфемерным, эфирным, незримым, непостижимым, Вечным и Добрым. Я его потом часто встречал. Он мне постоянно напоминал о своем Присутствии.
Пошатываясь, Я вернулся к, укрытой полотенцем, мирно дремлющей матушке моей. Она, спящая красавица, королева пляжа, слегка приоткрыв густо накрашенные глаза, спросила участливо:
— Искупался, сына?
— Отличная вода, — с преувеличенным восторгом, ответил я.
А однажды, студенческой, зимней порою, мы с моим армейским другом, музыкантом, пианистом, хулиганом, бабником, авантюристом, Колькой Сатиным, полезли по балконам на тринадцатый этаж женского общежития, в комнату к нашим девчонкам, чтобы, по обыкновению, предаться с ними блудному пороку. Конечно, можно было и традиционным, консервативным путем нанести этот незапланированный сексуальный визит. Но привередливая вахтерша не пустила нас через проходную, всего лишь потому, что мы были неприлично, для почтенных джентльменов, пьяны, и к тому же, время было два часа ночи. И вот в районе десятого этажа, я уже истощил небогатый запас своих сил, не смог более подтянуться, и висел сосиской над Бирюлевской улицей, держась слабеющими, замерзшими руками за перила балкона. Мой друг пытался меня втащить на балкон за воротник куртки, но воротник оторвался. «Это — Конец!» мелькнуло в голове. Перед глазами промелькнули сладким видением подвижное женское, кудрявое лоно, коричневый сфинктер, клитор, перси, дрожащие ресницы…. Я был, почему-то, на удивление спокоен. «Ну, вот и все» звучали молоточком слова внутреннего голоса. «Нет, не все!» твердил Спаситель. Благодаря какой-то непостижимой, необъяснимой внешней силе Конца Света, Колька втащил меня на балкон…
— Мне больно уже, — пытается она свалить меня с себя, — Ты уже сам больше не хочешь…. И не можешь….
Завязалась небольшая, короткая схватка, в результате которой она оказалась в партере.
— Еще пять минуточек, — говорю я как-то не очень убедительно.
— А-а-а-а-а-а! Я поняла! Это ты отрабатываешь вчерашнюю неудачу?
— Помолчи, пожалуйста….
— Ты, Мешок, меня больше не заводишь….
— Ты что: «Приора», заводить тебя….
Или вот еще. Однажды, на лекции, дверь аудитории открылась и кто-то, невидимый, сказал басом: «Мешкова — в деканат!»
Я, нисколько не тревожась, вышел. Советь моя была чиста перед деканатом. Я был плакатным активистом: членом бюро комсомола курса, редактором стенгазеты, членом бюро профкома факультета журналистики и просто – активным членом. Я сконцентрировал в своих руках все рычаги общественной власти, и полагал, что, видимо, меня приглашают для вручения какой-нибудь правительственной награды, за активность. Но, предо мной стоял бледный, как вампир, взлохмаченный, взъерошенный, как после взбучки, после стирки в стирильной машине, студент, старшекурсник, Сашка Б. с мешками под красными, от слез, глазами, коммунист, активист, командир сводного студенческого стройотряда – человек в Университете известный, авторитетный и уважаемый.
— Пошли! – хмуро сказал он. И я покорно, словно овцебык на заклание, пошел за ним. Вот прошли актовый зал, деканат, буфет, и что это? Он привел меня в мужской туалет. Зачем? Я же совсем недавно опустошил свой мочевой пузырь. Туалет, типа уборная — место для бесед самое неподходящее для толковища: вонючее, смердящее. Кто-то, похоже, с вечера не смыл похмельный понос и утренние рвотные массы. Сашка, словно мексиканский мачетейро, мучачо, деловито вытащил из недр пиджака огромный мачете для разделки мяса, и приставил к моему горлу, как к телячьей вырезке. Я – опешил. Опешил? Да я просто обосрался!
— Тебе – конец! – дыхнув на меня ночным перегаром, сказал зловеще Сашка, кудрявый коммунист, активист, командир передового, сводного студенческого строительного отряда? Что за бес его попутал? Расклад сил был явно не в мою пользу. Сашка был крепкий, жилистый, кряжистый, мужик, очень косая сажень в плечах и на голову выше меня. Да еще этот нож, будь он неладен….
— Но – почему? – искренне удивился я, ведь я никогда не работал с ним в сводном студенческом, строительном отряде, не воровал стройматериалы, арматуру, портландцемент, и не дискредитировал социалистический труд.
— Ты с Надькой… Ты Надьку… Ты ее… спал, гад… — бормотал он сквозь слезы, а лезвие ножа все глубже впивалось в мою пупырчатую кожу и кадык. Зато что-то начало проясняться. Альтернатива, прямо скажем, сомнительная. Да, я вчера, действительно, пригласил на студенческую пирушку к своим друзьям с юрфака, знакомую девушку Надю, студентку романо-германского отделения, отличницу, активистку, члена бюро профкома, и, после принятия трех стаканов портвейна, без сопротивления, словно генерал Фридрих Паулюс, под Сталинградом, малодушно капитулировал, сдался под интенсивным напором ее чар, и пал жертвой ее плотских желаний. Мы с ней предавались запретным сладким утехам до рассвета, за цветастой занавеской у моих друзей, будущих светил отечественной юриспруденции, пока они резались в преферанс. Но чтобы за это убивать ножом в вонючем туалете? Есть же в нашей жизни более приличные места и более веские причины для убийства. Карточный долг! Пощечина! Плевок или пердок в лицо! Квартирный вопрос! Деньги, наконец! Но чтобы вот так, за одну ночь любви… Как глупо погибнуть от кухонного пера нервического коммуниста, недолюбив, недоебав, недопив, недокурив, недоучившись. (Это позор — умереть бездипломным недоучкой!)
— Спал? Говори! – кричал он мне в лицо, брызгая слюной.
— Нет! – нагло соврал я, и покраснел от удушья. (В самом деле, я не спал! Мы не спали!) Мне было стыдно от своего малодушия, но жизнь моя, в тот миг, мне была дороже. У меня были на нее планы. Я хотел стать литератором, драматургом, музыкантом, актером, художником. О! Сколько прекрасного я хотел создать для потехи человечества!
— Нет? – с удивлением, радостью, и некоторым разочарованием, спросил коммунист, командир передового стройотряда, роняя кухонную утварь на пол. Прекрасный, шанс гордо убить человека, поправшего своим срамным нефритовым стержнем лохматое стегно любимой девушки, уплывал у него из рук.
— Нет! Нет! И еще раз – нет! – решительно ответил я, проворно поднимая нож.
— Но, как же… — растерянно бормотал он, — Она же сама сказала…
— И ее можно понять! Она хочет, чтобы ты на ней скорее женился! – быстро разгадал я хитрый, женский маневр.
Сашка обессилено опустился на корточки, удрученный, огорченный, потрясенный этой шокирующей новостью, евангелием, не меньше, чем я, минуту назад, его безумным, сокровенным желанием перерезать мне глотку. (Кстати, на горле у меня появилась кровь.)
— А я ведь вены из-за нее себе перерезал вчера ночью… — огорченно признался Сашка, демонстрируя мне свои перебинтованные запястья. Потом он бросился меня обнимать, целовать. Вот так всегда они, коммунисты: сначала расстреляют, а потом – целуют!
— Прости, прости, Мешок… Я ее люблю Наденьку, понимаешь, как никого, никогда прежде не любил (Надо отметить, что Сашка был женат, и у него уже было дочурка) — Для тебя, она, может быть, минутная забава, а для меня – жизнь!
Я, признаться, до этого случая, о подобном проявлении любви, знал только из литературных источников, и искренне считал это выдумкой и похмельными глюками пьяных авторов, романтиков. Я ведь, и сам порой нет-нет, да и любил большой любовью несколько раз, но чтобы вот так, с ножом…. Я теперь стал уже сомневаться, а любил ли я вообще? Может, вот она, только такая – настоящая, а не надуманная, Великая Любовь, с горящими, красными и мокрыми от слез, глазищами, с ножом в дрожащей руке, с перерезанными венами, со вздутыми жилами, и подвижными желваками? А все остальное: эти слюнявые поцелуи, нежный шепот в розовое ушко, ночное шуршание трикотажа ажурных трусиков, цветы с клумбы и сопливые записки – лишь жалкий суррогат: кофе из желудей, коктейль из «Солнцедара», шоколадка из сгущенки, коньяк из самогона, слезы от лука и стоны от запора…
— Тихо, блять! Муж звонит!!! Тихо!
Я замираю в ней. Помню, помню, в детстве мы во дворе играли в «Замри». «Замри!», кричал кто-то. И ты замирал в самой нелепой позе. Сейчас замер в лепой позе. Но, не надолго. Мне показалось забавным, продолжить свою нехитрую забаву во время беседы с незримым мужем.
— Да, дорогой! Все нормально. Да не кричи ты! Я помню! Где-где! В Караганде! Через час буду. Не кричи на меня! Козел! (последнее слово это уже мне!)
Прозвенел спасительный звонок на следующую Жизнь. Я вздрогнул. Сашка, смущенно, виновато, вытер слезы, пригладил шевелюру, пообещал вечером проставиться в общаге за свой косяк, и обещание свое сдержал: два дня поил меня до упора.
— Все! Довольно! Я так больше не могу! Пусти меня! Пусти, я сказала! Да что же ты… Скотина такая! Пусти, блять….
После короткой схватки, мы, обессиленные, потные, скользкие, лежим на мятых простынях, как два бойца Белатора ММА, в ожидании решения судей. Ничья!
— Почему ты никогда не целуешь меня «туда»? – спрашивает Она, сплевывая невидимый волосок, соринку, опилку, пушинку.
— В стегно?
— Сюда!
Тьфу ты! Я сам часто задавал себе этот неудобный вопрос.
— Для того, чтобы целовать «туда», мне необходимо потерять голову от любви, — отвечаю я искренне, чего делать в постели ни в коем случае нельзя.
— Ха! Я тебя тоже не люблю, но когда ты просишь – делаю…
Так вот сошлись в страстном порыве, в бесчеловечной схватке, два нелюбящих сердца. Так уж странно устроена наша Земная жизнь, что основную часть активного, половозрелого возраста, мы совокупляемся без любви, как животные. А по сути, мы и есть яркие представители животного мира. Любовь уходит и превращается в, обязательные к исполнению, супружеские обязанности, в будничную, серую рутину. Оттого, мы ищем яркого, юного партнера, как ищет самка павлина своего самца с хвостом попышнее, как ищет индюшка индюка, у которого сопли длиннее и пурпурнее.
— Где трусы мои? Блять! Куда ты их спрятал? Сейчас еще от мужа пиздюлей получу! – со злостью проигравшего боксера хрипит она, спешно одеваясь. Ушла! Без поцелуя. Нарочно громко дверью хлопнув. К чему теперь напрасные рыданья? Мне вдруг стало невыносимо больно и противно, словно я съел кусок говна, фаршированный гвоздями и соплями…. Сейчас придет к мужу, нежно чмокнет его в щеку, а он легонько, играючи, шаля и кобенясь, шлепнет ее натруженной ладошкой по натруженной попке. А после ужина, как ни в чем не бывало, она будет играть неистовую страсть и нежность в вечернем спектакле семейной жизни. И все будет, как всегда: мирно и чинно. Как в большинстве других семей, русских, американских, еврейских, чукотских. Стагнация семейных отношений, с последующим адюльтером, явление международное, планетарное, закономерное. Может быть, и хорошо, что я, в очередной раз, не женат.
В этой жизни я не только сам себе находил на шею Конец Света. Меня пару раз травили, раз десять пытались зарезать всякие истеричные, неадекватные персонажи: наркоманы, пьяницы, бандиты, грабители, ревнивцы, обманутые в лучших ожиданиях дамы, в Стамбуле, в Каракасе, в Сочи, в Москве, в Воронеже. Моя многострадальная шея уже привыкла к прикосновениям лезвия ножа. Иной раз, когда нож слишком долго не прикасался к ней, шея вопросительно смотрела мне в глаза, словно, спрашивая: «Не поняла! Что случилось-то?» Я переворачивался на машинах четыре раза. Отделался синяками и ссадинами. Один раз машина сбила меня, деформировав лицо. Другой раз, нас с моим напарником, Снегиревым Юркой, на грузинской дороге, чуть было не отправили в пропасть на ПАЗике злобные грузинские патриоты. Чудом уцелели мы и под минометным обстрелом в Цхинвали. Терпел я бедствие в 10 бальном шторме на старенькой, деревянной яхте в Индийском океане, вместе с отважным, безрассудным и бесстрашным Федором Конюховым. Моему редактору группа безумных националистов, направила ультиматум, в котором обещала убить меня и моего напарника Колю Варсегова, за легкомысленные остроты, не осторожные, неполиткорректные высказывания в статьях. Полгода я оглядывался, крадучись, возвращаясь, домой с заданий, по ночам. Конец Света сурово грозил мне пальчиком, клятвенно обязуясь явиться завтра же, в последний и решительный раз.
Но всякий раз, в последний момент, перед последним нажатием на лезвие, перед судьбоносным полетом пули, или осколка мины, откуда-то появлялся Прекрасный, добрый, образ Спасителя, и благосклонно вырывал меня из лап коварного Конца.
Мало того, что я свято верил в Конец Сущего, так еще и все Жрецы, Пророки, Предсказатели, Ведуньи, Оракулы, Цыгане, Рен ТВ, мировые религии настойчиво и постоянно подтверждали мою святую Веру в Конец. Только разве что Светлое Язычество не «каркало» про Конец Света. Но у нас нет языческого телевидения. (Я бы назвал его «Перун-ТВ»). Язычество было всегда светлое и радостное, без слез и печали и тоски. Оно призывало людей радоваться жизни, плясать, бухать и совокупляться по праздникам. И меня лично этот призыв не оставляет равнодушным до сих пор. Я ему свято следую указаниям Перуна и не упускаю случая, чтобы не порадоваться жизни: небу синему, солнцу ясному, деве красной, красному вину, носу красному, водке белой, хлебу черному, каше гречневой. Но и поучения Христа не забываю. Да и наставления Будды иногда перечитываю.
спасибо. очень хороший
и полезный сайт.
удачи и успеха вам.