19.

— Я ведь, Николай, не всегда был спортсменом и мастером единоборств, – начал свое повествование учитель, поглаживая Мошонкина, по окровавленному лицу, — Я начинал с настольного тенниса, потом были шашки, макраме, школа изобразительных искусств при Дворце Юных Пионеров. Играл на скрипке и флейте пикколо концерты Ридинга и Карлхайнца Штокгаузена. Потом поступил в университет, на факультет Романо-германской филологии, на отделение французского и испанского языков. Потому что я в то время увлекался поэзией Франсуа Вийона, прозой Ромена Роллана, Жана Ануя, Шарля Набздуя и Луи Аргона. «Коммунисты» Арагона читал?

— Нет, — прошептал Николай окровавленными губами.

— Почитай! Так вот, я поступил на факультет Романо-германской филологии, где учились в основном девчонки. И естественно, что сразу оказался в центре их внимания. Я не обладал внешностью Адониса, к тому же, был от природы стеснителен, но в таком окружении мне пришлось надеть маску циника, бабника и неутомимого ебаря. И таким образом, у меня появились сексуальные объекты, весьма прехорошенькие. Молодые девчонки прекрасны уже одной своей молодостью, жизнерадостной энергетикой юности. Они смеются лишь потому, что молоды и здоровы, лишь потому, что у них вся жизнь впереди! И вот однажды я, влюбленный и любимый, сытый, пьяный и неутомимый, задержался допоздна в женской общаге, и остался ночевать на узкой койке с очаровательной, кудрявой толстушкой. В комнате, вместе с ней жили еще три крошки, но никто, слышишь, никто не имел ничего против, если иногда мужчины, остаются с кем-то из них. Ведь завтра, если повезет, и к тебе, возможно, придет, такой же сердцеед, и целколом, как я! И вот, просыпаюсь я как-то, ранним утром оттого, что у меня переполнен мочевой пузырь, от вчерашнего пива, и к тому же еще, и позывы большой нужды, готовы порвать к чертям собачьим нежный сфинктер. Я с полузакрытыми глазами, в одних труселях, иду в туалет. А все общежития у нас были типовые, и туалеты расположены в одном месте, что в женском, что, в мужском. Без труда я нахожу туалет и усаживаюсь гордым орланом в кабинке. И то-о-о-о-лько я уселся срати, как вдруг слышу, как в соседнюю кабинку кто-то садится. И о, ужас! Начинает кряхтеть женским голоском! Это же – женский туалет, запоздало осознал с ужасом я! Дальше-больше! Только я собрался стремительно, словно спринтер и незаметно, как ниндзя, выскочить из кабинки, как вдруг эфир туалета в одночасье заполнился женскими голосами! Это девчонки проснулись по будильнику на занятия! У всех же лекции начинаются в одно и то же время! А туалет – совмещен с умывальником. Поэтому некоторые девчата шумно со смехом, чистят зубы, умываются и подмываются. Ко мне в кабинку стали нетерпеливо стучаться.

— Эй, там! Ну что ты там застряла? Никак не просерешься? – хрипло кричала какая-то анонимка. Я сидел в ужасе. Мало того, что ко мне применяли части речи, впервые в жизни, в женском роде, так еще с разных сторон раздавалось кряхтение, пердение, мочежурчание и катяхопадение. Я впервые оказался в женском туалете. Оказывается, они при дефекации издают почти такие же запахи и идентичные звуки.

— Задолбала ты — засранка! Открывай уже! – продолжала сердито стучаться ко мне в кабину какая-то будущая училка иностранного языка. И тогда я понял, что от меня не отстанут, они сломают двери и вытащат меня из моего зловонного укрытия. Я натянул трусы, ногой открыл двери и гордо вышел из кабинки. Моим глазам предстала прекрасная картина: юные красавицы, топлесс, мыли под кранами свои перси, лядвеи, лона и ланиты. Другие стояли полуголые, в ожидании: когда освободятся кабинки и краны умывальников.

— Доброе утро, красавицы! – чарующе воскликнул я голосом шпрехштельмейстера, несколько смущенный и потрясенный живописным видением, поспешно продвигаясь сквозь голую толпу полусонных, лохматых, прелестниц, к выходу. Раздался чудовищный, многоголосый визг сирен, в меня полетели куски мыла, а чья-то нежная ножка дала мне точного и болезненного пендаля. Вот чем мы, все-таки, отличаемся от женщин. Уверен, что если бы из кабинки мужского туалета вышла утром красавица, то мы, мужики, встретили ее более приветливо. Ложная весть о том, что я провожу время в женском туалете, подглядывая за девочками, мгновенно разнеслась по гуманитарному корпусу Университета. На переменах я слышал за своей спиной ехидное хихикание и жуткое слово: «Онанист! Онанист!» Смеркалось. Так продолжалось много дней.

— Ты не в туалет собрался? – спрашивали меня, держась от смеха за животики, студентки, встретив меня в коридоре. А, однажды, после лекций меня пригласили в кабинет декана факультета Святослава Анусовича.

— Ты что же это такое устраиваешь? А? Это же позор! – вскричал он, в праведном гневе воздев руки к небесам, как Святитель Николай на канонической иконе, едва я появился на пороге.

— Нет-нет! Что вы! – забормотал я, сгорая от стыда, — Я просто ночевал у одной студентки, и спросонья пошел в туалет, забыв, что я в женском общежитии.

Декан на минуту задумался оценивая информацию, потом громко рассмеялся и хлопнул меня по плечу.

— Девчонка-то хоть красивая? – спросил он, отсмеявшись.

— Классная крошка, кудрявая толстушка, — ответил охотно я, облизывая пересохшие в одночасье губы.

— Уэл! Итс хос оф эназа колар! – сказал декан, благодушно.

Мне впоследствии пришлось очень сильно напрячься, чтобы разрушить это заблуждение женской половины университета, в том, что я онанист и задрочник несчастный. Я стал бессистемно и повсеместно вступать в беспорядочные половые схватки, сексуальные поединки, со всеми студентками университета, толстыми и худыми, страшными и красивыми, русскими и монголками, африканками и китаянками, отличницами и двоечницами. Через какое-то время за мной закрепилась прочная слава человека, лишенного вкуса, моральных и нравственных устоев, а так же расовых предрассудков, готового переспать даже со Статуей Свободы. Вот так-то, Николай! Теперь ты понял, что для того, чтобы добиться любого высокого звания – надо очень много трудиться?

— Спасибо, учитель, — прошептал еле слышно Мошонкин, — Я все понял.