29.
— Ха-ха-ха-ха! – хохотала теща Клара Семеновна, — Ой не могу! Ну хватит же! Гаденыш! Ты же знаешь, как я ржу всегда с твоих рассказов! Судья! Что он делает! Я не могу…. ОЙ! Я не могу так бороться! Я сейчас обоссуся!
Но судья (который сам смеялся от души, слушая рассказ Мошонкина, пристроившись на полу рядом с Кларой Семеновной) растерянно развел руками в разные стороны в немом недоумении, словно говоря:
— А что я смогу сделать? Ведь правила Белатора не предусматривают такой нештатной ситуации. Щекотать нельзя да! А передвигаться на карачках и юморески читать можно. Пока можно. Это прецедент. По нему будет особое совещание и приняты поправки в правила. Может быть.
— Стоп! – крикнул он. Первый раунд закончился. Судя по всему в пользу Николая. Ведь он почти весь раунд был в выгодной позиции сверху Вагиноса, и нанес достаточно точных, хотя не очень сильных ударов. Теща, Клара Семеновна, пошатываясь, отправилась к своим секундантам. На правом виске у нее было небольшое рассечение.
30.
Клара Исааковна Зашибейц, теща Николая Мошонкина, она же Карл Вагинос, знала с кем она идет в схватку. И не строила себе воздушных замков, и призрачных надежд. Она знала, что уделает Николая, даст ему взбучку, как уделала его десять лет назад, когда еще не занималась микс файтом, а была просто его тещей. Она так же знала, что и Николай захочет ее поколотить, задать трепку. Но у нее был легендарный, мощный удар, от которого падал и годовалый телок и меринос! Она на него, на удар, надеялась, а не не мериноса! А тут он вдруг начал читать свои мерзопакостные рассказы! Сволочь! Такой подлой тактики Клара не ожидала. Не ожидала и вся команда Вагиноса. Тренер был явно удручен.
— Значит, дывись Карлос! Теперь твоя главная задача не дать ему возможности для фул маунта. Будь внимательнее. Работай в стойке! Слышишь? В стойке! Функционалка у него, как ты видишь, в норме. Боюсь, что придется драться все пять раундов. Экономь силы.
31.
— Бойцы! На середину! – крикнул судья. – Бокс!
Мошонкин едва успел прикоснуться к перчаткам Карлоса, как тот с первой же секунды внезапно бросился на Николая, и нанес без подготовки несколько точных ударов по корпусу и один, боковой, в челюсть. Николай «поплыл», но тут же спохватился, сосредоточился, сдал назад, сделал несколько кругов в восьмиграннике. Вагинос пытался его догнать лоу киками. Сделал вертушку, с завершением удара тыльной стороной кулака, но не попал. Удары прошли по воздуху. И в это время Николай, словно барс, бросился под жирные ноги Вагиноса, и успел схватить его за толстые ляжки и опрокинуть на пол ринга. Вагинос крякнул, пкунул и пытался преревернуться со спины, на живот, но получил два удара сверху и закрылся руками. Николай молотил из всех сил по вражеской морде, но большинство ударов попадало по перчаткам. Вагинос умел отлично защищаться. В какой-то момент он вдруг ловко вывернулся и, перевернувшись, встал на колени. Николай, мертвой хваткой сдавил ему шею, обхватив своими ногами корпус Вагиноса, прошептал ему на ухо:
— Теперь – слушай дальше, скотина!
— Не-е-е-е-е-е-е-е-е-т! – в панике, по-свинячьи, завизжала Вагинос.
— Не кричите! Вы что?!!!! – строго воскликнул судья, — На Белаторе нельзя кричать! Я сниму с вас очко! Продолжай, приятель! – и присел на пол, рядом с борцами, весь превратившись в слух.
— Так вот! – продолжил Мошонкин Николай перехватывая затекшие руки, — Рассказ называется: «РВОТУШКА-БЛЕВОТУШКА!»
— Рвотушка… Ха-ха-ха-ха… Блевотуш-ха-ха-ха…. – ржала во всю глотку Вагинос…. – Ой, прекрати сейчас же….. Я сейчас обоссусь….
«Сборная России по футболу опять проиграла. И кому? Юношеской сборной Уганды! – в отчаянии думал писатель-реалист Владислав Пуканюк, — А до этого – детской сборной Адыгеи! А до этого – сборной Монголии. На Кипре заморозили счета. Коррупция в России достигла апогея! В Египте снова беспорядки!!!» Писатель-реалист Владислав Пуканюк еле сдерживал слезы. Столько накопилось негатива в мире, что писатель Владислав Пуканюк из-за всего этого здорово набрался в Доме Литераторов. Писатели, как сконцентрированная совесть общественного сознания, всегда особенно остро переживают тяжелые для страны времена. Начал Пуканюк с безобидного Шато в доме Литераторов. А кончил обидной водкой в общественном туалете. Он еще помнил, как подрался с драматургом Гомозадовым, как долго и мучительно попирал в подсобке уборщицу Галиму Турсунвагиновну, но, не помнил, как добрался до дома, как оправился, не снимая штанов, не снимая пиджака, галстука, как лег спать, не помыв ног, и не снимая носков. А так же и туфлей. С утра его мутило, крутило, тошнило, выворачивало, корячило. И вдруг, в один момент, все, что его переполняло – стало с напором вырываться наружу и Владислав, постанывая, рванулся с низкого старта в туалет, где, упав на колени, склонился над очком. Страшная, небывалая рвота исказила его и без того обезображенное болью за Россию лицо. Он блевал без перерыва, десять мучительных минут, показавшихся ему Вечностью. Он блевал от обиды и отчаяния, от безысходности и от отравления паленой водкой. «Как мы, в сущности, бессильны перед Вечностью! – с горечью думал он.
Наконец приступ рвоты ослаб и Пуканюк сделал паузу, как уставший спринтер, чтобы немного отдышаться, перед следующим рывком. Вдох-выдох, вдох, еще раз вдох…
— Да-а-а-а-а…. Ну, что? Плохо тебе, брат? – услышал он чей-то дружеский, исполненный заботы хрипловатый женский голос.
— Нет, я тащусь!!! – с разрушительной издевкой, ответил Владислав, но, опомнившись, вздрогнул. В доме никого не должно было находиться. Жена, собрав вещи, ушла еще неделю назад, когда сборная России проиграла сборной Ватикана.
— Кто здесь? – Пуканюк в тревоге оглянулся.
— Это я, твоя Блевотушка! Или Рвотушка, как хочешь меня называй, я не обижусь, — раздался тихий женский голос из унитаза. Владислав заглянул в унитаз. Там, в желто-зеленой, зловонной жиже, плавали остатки не переработанной пищи: капуста, свекла, петрушка, горох, сырок «Новость» в фольге, кусочек семги и почему-то окурок сигареты…
— О! Нет! Только не это! Дьявольщина! — Воскликнул в отчаянии Владислав, воздел руки к Небесам, — Довели Россию! Уже и Белочка пришла на святую Русь!
— Да не белочка я, а твоя Блевотушка! Белочка какая-то! – обиженно колыхнувшись, воскликнула рвотная масса в унитазе.
— Блевотина не разговаривает, — осторожно напомнил Пуканюк.
— Не скажи! Ты же сам в своих рассказах писал о говорящем говне, наделенном разумом. Так почему ты отказываешь Блевотине в толике разума?
— То Говно в моей новелле было одной из форм существования космической материи.
— Так и я тоже типа форма оттуда! — Блевотушка многозначительно показала пальчиком вверх. – Я – сестра говна! Да, да! Родная сестра. Только нетрадиционной ориентации. Говно выходит через жопу! Так ведь?
— Так! – удивленно согласился Пуканюк.
— А у вас ведь в России все через жопу! Так ведь?
— Так! – обрадовался Пуканюк новой образной метафоре.
— Я не хочу через жопу! Не хочу!!!! Не хочу и баста! – Блевотушка решительно хлопнула рукой по унитазу, — В жопе невыносимая вонь! Ты был когда-нибудь в жопе?
— Ну… В метафизическом значении я и сейчас… как бы…
— Жопа существует для быдла, для говна! – прервала его Блевотушка, — А нормальная, уважающая себя субстанция, личность, идея, выходит через рот! Вы же высокие истины изрекаете не жопой?
— Я бы и тут не стал бы так безапелляционно…. – растерялся Пуканюк, пораженный глубиной критической мысли Блевотушки.
— Вот я и сменила ориентацию, — не слушала его Блевотушка, — Теперь я ориентируюсь исключительно через рот!
— Так, получается, что вы, по сути то же самой говно, только ротовое! – заметил Владислав.
— Это демагогия! – скривилась в презрительной ухмылке Блевотушка, и тут же скорчила гримасу гордости, как маска греческой трагедии — Мы Рвотные, Блвотушка, Рвотушка и Рыготушка, отчасти и Отрыжечка, в отличии от Вас и Говна, еще обладаем уникальной способностью к пению! Вы наверняка слыхали, как мы поем по утрам?! Бля-я-я-а-а-а-а-а-а-а-а-а… — рявкнула Блевотушка, голосом Джо Коккера.
— ФУ! Какая гадость! – сплюнул в унитаз Пуканюк.
— Только не надо вот этого! Зачем вы плюетесь? – Блевотушка вытерлась от зеленой, тягучей слюны Пуканюка, — А если я в вас? Если не как у вас, так значит – гадость! – Она беззлобно, с наигранным драматизмом, и даже как-то кокетливо, погрозила Пуканюку пальчиком.
— У тебя это что — пальчик? – в панике воскликнул Пуканюк и ущипнул себя за ногу.
— И не только пальчик! – хихикнула Блевотина и, раздвинув ручками масляную пленку, показала ошеломленному Пуканюку самое сокровенное местечко, которое до замужества не показывает чужеземцу ни одна чукотская девушка. Пуканюка снова вывернуло, и он выдал на гора еще кучку Блевотины. Раздались аплодисменты, свист, радостные визги, звуки объятий и чмокание поцелуев. Пуканюку показалось, что прежняя Блевотушка обнимается с Новенькой, только что свалившейся с Небес в унитаз.
— Тьфу! – сморщился снова Пуканюк, будучи убежденным натуралом, – Да вы еще извращенки!
— А вот и нет! – ответила Блевотушка, отрывась от объятий, — Дело в том, что у нас, у Блевотин, в отличии от Вас и Говна — матрилинейный промискуитет. У вас – видимость вынужденной, навязанной общественным сознанием, религией и моралью, моногамия, а у Говна – примитивная форма промискуитета. Короче, у нас мужиков не хватает. Вот и получается нестыковочка. Но ты мне нравишься! Я,- кстати, еще девственница! – сказала вдруг Блевотушка и покраснела, — У тебя, Владислав, была когда-нибудь девственница? Ха-ха-ха-ха-ха… — расхохотались обе Блевотушки.
— Прекратите сейчас же! Я вам сейчас морду набью! Я… Я вас смою!
— А Еще, Владислав, мы Рвотные, в отличии от Говна, обладаем уникальной способностью к левитации! Смотри! Эге-ге-е-е-е-е-ей….
И Рвотушка-Блевотушка с хулиганским визгом и свистом, словно баллистическая ракета, выскочила из унитаза и припала всем своим трепетным существом к лицу Пуканюка.
— Пойми ты, дурачок! — успокаивала она его, поглаживая по мокрым волосам, через полчаса, когда все было кончено, — Все мы по сути, частички единого целого. Ты, я, небо, горы, океан, планета Земля, Солнце… Мы все — по сути — братья и сестры! И в то же время — Вселенское говно!
— Любопытная теория, — думал про себя Пуканюк, пытаясь очистить безнадежно испорченный пиджак, — Надо сегодня в Доме Литераторов ее двинуть…