ТРЕТИЙ

    Погиб он страшно и нелепо. У меня до сих пор перед глазами стоит ужасная в своей ирреальности картина. Мы в тот день попали в страшный перелет. Специальным секретным распоряжением по нашему управлению, было создано специальное подразделение, из самых лучших сотрудников, предназначенное для ликвидации конкретных лиц, занимающихся преступной деятельностью, криминальных авторитетов, находящихся под покровительством высших правительственных чинов и, следовательно, недоступных для закона. Подразделение было разбито на группы по три человека, каждая из которых была автономным подразделением со своей спецификой. А каждой группы были свои задания, о которых знал только ограниченный круг лиц. В нашу тройку входили я, Сели и Гер. Руководителем был Сели. Это он разработал операцию "Мошонка" по устранению депутата Пертунова, убийцы и насильника, на счету которого было более сорока совершенных в различное время убийств. Его арестовывали уже несколько раз, но каждый раз он откупался у правосудия. Мы готовились к этой операции три месяца на нашей специальной базе, в лесу и тщательно отработали схему, до мельчайших подробностей. Особенность преступлений Пертунова как раз и состояла в том, что у всех его жертв отсутствовали жопы. Это ставило нас в тупик. Мы так и не смогли в тот раз разгадать загадку этих убийств. У нас забрали дело и передали в отдел по борьбе с экономическими преступлениями. Потом оно вообще затерялось! Убить Пертунова мы должны были в его загородном доме. Потому что текст информационного сообщения о его гибели уже давно был составлен каким-то бездарным журналистом и начинался словами: "Вчера, в своем загородном доме был убит… "
    Мы подъехали к загородному дому в пять часов утра. Охрана спала непробудным сном. Вчера горничная, наша сотрудница Наташка, внедренная в обслуживающий персонал Пертунова за месяц до операции, подсыпала им в этот вечер в чай снотворное. Она и открыла нам двери. Мы благополучно пробрались в дом, хладнокровно расстреляли Пертунова, изнасиловали Наташку с особым цинизмом, для пущей достоверности и разошлись по комнатам, чтобы немного помародерствовать вволю. Нам это было необходимо, для того, что бы придать картине убийства характер бандитской разборки. Я, ловко, с одной гранаты, взорвав гранатой сейф, стоящий в кабинете Пертунова, набивал подсумок пачками долларов ( впоследствии оказавшимися фальшивыми!) как вдруг услышал выстрел в одной из комнат. Затем - автоматную очередь! Я стремглав бросился на выстрел. В соседней комнате я увидел уже склонившегося над телом Сели Гера. Он в отчаянии тряс голову Сели. Возле головы, на полу, растекалось черное кровавое пятно. Невдалеке, растопырив руки, лежал один из охранников…
Выстрелом Сели разнесло череп. Оказывать помощь было бессмысленно. Приоткрыв на секунду глаза, он поискал взглядом меня и прошептал одними губами:
    - Не верь! - и сразу после этого умер. Это были его последние слова. Тогда я не понял смысл этих слов, и принял просто за бред . Их истинный смысл дошел до меня позже. Гораздо позже…
    Сели был с нами с самого начала: еще со времени учебы в Высшей школе милиции. Мы все учились понемногу в одной группе. Он был, несомненно, самым талантливым из нас. Мы с Гером всегда списывали у него домашнее задание. На втором курсе он перевелся на заочное отделение и ушел работать в органы. Во внутренние. Мы по хорошему завидовали ему. Ведь он уже занимался настоящим делом. У него была самая высокая раскрываемость по стране и самая высокая зарплата. Сели приглашали работать в Интерпол, но он отказался, потому что не хотел расставаться с нами. Несмотря на кажущуюся жестокость и грубость , он был чертовски сентиментален. Для него самыми важными в жизни были идеалы дружбы. Дружбу он ценил превыше всего, даже превыше рыб! Да, да! Превыше рыб! Ведь Сели был в отличии от нас уже тогда известным в мире человеком! О нем писали газеты и журналы. О нем снимали телевизионные сюжеты.
    Сели был известным в нашей стране и за рубежом рыбаком, ихтиологом, коллекционером , другом, знатоком и защитником рыб, этих умнейших, ласковых , нежных, бессловесных созданий, автором нашумевших работ: " Ловля форели на опарыша", " Ужение хариуса острогою","Ловля головля на кивок ", " Глушение сома ударом весла". " Ловля Дунайского лосося на гишпанскую мушку". "Лунки для ловли налима", " Навозные черви России". А его последняя книга " Ловля в морды, в натычку, на глиста" была даже экранизирована на киностудии "Worner brothers". ( реж . Андреа Игуаран. 90 мин.)
    Дома у него всегда было полно рыбы. Тут и сям: на подоконнике и в чулане, в кровати ив холодильнике. Постоянно в доме жили какие-то бродячие рыбаки, в макинтошах и в резиновых сапогах. Сели отлавливал и выхаживал больных и раненных рыбок, потом выпускал их снова в море. Он написал много интересных книжек о рыбках, об их нравах, традициях и особенностях психологии. Он всегда стоял перед мучительным выбором - или рыбки или же работа детектива. Ему казалось, что эти две вещи в его жизни одинаково важны для человечества. Но выбрать он так и не успел… Именно Сели стоял у истоков возрождения тимуровского движения в нашей стране. Он выступил застрельщиком этого движения в нашем училище. Наша троица: я , Гер и Сели, обычно отпрашивались во внеочередное увольнение для того, чтобы помочь какой-нибудь вымышленной старушке, а сами , конечно, шли в пивную, где предавались пороку возлияния, соревнуясь друг перед другом в искусстве пития. Такой вот он был неутомимый выдумщик, наш друг Сели! .
    Память снова и снова дарит мне чудесные мгновения соприкосновением со своей юностью, со своим прошлым, светлым туманным пятном, смутным и волшебным. Я благодарен своей памяти, я благодарен своей юности подарившей мне прекрасные мгновения, радость истиной дружбы, любви…
    Давно это было. Но тот далекий Новогодний вечер надолго мне запомнился. Что называется запал в память! В то время все мы еще были курсантами школы милиции. Юными, романтичными. Чистыми и непорочными. Мы верили в любовь без секса, в справедливость без насилия, в равенство и братство без отвращения, в мир без войн и смертей. Сели долгое время любил одну девушку по имени Таня. Месяца три наверное, если не больше. Хотя вполне возможно, что ее звали и не Таня. Но жизнь шла вперед, требовала все новых и новых впечатлений, и наш Сели незаметно для себя встретил новую девушку,незаметно увлекся и незаметно стал жить у нее. Но чтобы девушка Таня не досталась врагам и не простаивала попусту, с ней стал встречаться я. В то время трудно было встретить девушку с жильем. А для курсанта девушка с жильем, все равно, что… Все равно, что пистолет с патронами! Практически наша Таня ни дня не провела в безутешном горе. Я был ей необходим так ж как и она мне. Зимой нельзя оставаться одному, ни мужчине, ни женщине. Тем более курсанту, которому просто необходимо место, куда он может пойти в увольнение и насладиться сполна уютом, комфортом, свободой и равенством, женской лаской и чудесной кухней. К празднованию Нового года мы отнеслись в этот раз несколько легкомысленно, как впрочем и ко всему остальному, да и не только в этот раз. И, когда нормальные законопослушные граждане, в том числе и предусмотрительные курсанты страны рассаживались за праздничные столы, мы с чувством глубокого неудовлетворения и внутренней тревоги обнаружили, что нам фактически некуда рассаживаться, что нас никто почему-то не пригласил. То есть мы практически остались без праздничного ужина, без шумной, веселой, дружеской компании, без нарядных зовущих девушек, без жратвы, в конце - концов и без денег… Обзвонив всех знакомых девушек, мы пришли к неутешительному выводу: жизнь повернулась к нам кормой. Мы даже позвонили своим старым знакомым, неразлучным друзьям ребе Иехошуа Тейтельбойму и Исраэлу бен Азария. Но они уже были изрядно пьяны и пригласить нас были уже не в состоянии. И тогда, на худой конец, на крайний случай, незваный гость хуже татарина, мы решили сделать сюрприз нашей Танюшке. Пусть в этот праздничный Новогодний вечер у нее, в отличие от других простых русских девчат, будет не один парень, а целых два! Два! Да непростых, а прекрасных, сильных, крепких юноши. Умиляясь своему благородству, чуть не плача от предстоящего радостного созерцания счастливых, полных слез восторга Танюшкиных глаз, мы, купив на последние деньги "Агдама", приперлись к ней домой. Однако, несмотря на столь поздний для отсутствия час, нашей Танюшки не было дома. Мы долго возмущались вслух, негодовали. Благо, у меня, как у полноправного, настоящего члена ее семьи был свой ключ. На кухне мы обнаружили шампанское, торт, кое-что из закуски. Налицо была полная готовность к встрече Нового года. Это обнадеживало, вселяло уверенность в сегодняшнем дне, вечере, ночи… Мы решили порадовать нашу Танюшку и сделать ей сюрприз. Мы разделись донага, завернулись в простыни и стали с нетерпением ожидать ее прихода, время от времени прикладываясь к "Агдаму" и вспоминая особенно трогательные и волнующие события прошедшего года. Наконец мы услышали в прихожей долгожданный характерный шум - звук открываемой двери. Я торопливо взобрался на плечи своего мощного друга. Мы закрылись простынями, и страшное, двухметровое привидение с ревом вышло в прихожую. То, что открылось моим глазам, конечно несколько отрезвило, ошарашило меня, и я тут же прекратил орать дурным голосом. У меня просто язык отнялся. В дверях стояла Танюшкина мама с сумками и баулами. Приехала из далекой глубинки навестить свою дочурку. Я представляю, что открылось ее глазам, потому что она, смертельно побледнев, начала медленно сползать по стене. Я стал виновато хихикать, покашливать, дергать Сели за ухо и хлопать его по темечку, пытаясь унять его рев, напоминающий крик раненного зрелого динозавра из фильма Спилберга. Однако благородное стремление моего друга доставить радость своей (нашей) девушке было настолько велико, что он воспринял мои сигналы неадекватно, приняв их за знаки ободрения и, поощряемый моими шлепками, стал кричать пуще прежнего и при этом приплясывать, пытаясь воспроизвести антраша. В конце концов он споткнулся сослепу, и мы, два голых, обнаженных дурака рухнули, как подкошенные на пол, прямо под ноги простой деревенской женщине из глубинки, недвижимо лежащей на полу без чувств. Мы долго потом приводили в себя бедную женщину, впервые в жизни увидевшую сразу столько голых ревущих мужиков, да еще и привидение… Так мы и встретили Новый год в хлопотах вокруг Танюшкиной мамы. К счастью все обошлось. Наша невинная целомудренная курсантская шалость была ею милостиво прощена, и мы даже посмеялись слегка по этому поводу…
    Такие вот мы били затейники! Такие - забавники! Эх…
    В день трагической гибели, перед самой операцией он подошел ко мне и, волнуясь протянул мне скомканные листочки, исписанные красивым аккуратным почерком, и сказал равнодушно, с наигранной небрежностью.
    - На…Почитай как -нибудь на досуге.
    - Что это?
    - Стихи.
    - Твои?
    - Мои… - он застеснялся. Впервые я видел его смущенным. Своего друга - бретера, циника, скандалиста и драчуна.
    - … почитай как-нибудь на досуге - равнодушно сказал он.
    - Ты меня поразил! - Сказал я тогда с неуместной иронией, натягивая пуленепробиваемые чулки с подтяжками.
    - Дурак! - сказал Сели и, покраснев до самых кончиков волос, закрыв лицо руками, в смущении убежал, позвякивая амуницией и оружием.

    Вот эти стихи.
            Куда еще мятежный рок поманит,
            Где суждено еще оставить след.
            Ошибки наши гроб один поправит
            Через один, другой десяток лет.

            Ни любви, ни друзей - все потеряно мной,
            За окошком беснуется вьюга.
            Пой, гитара, звени серебристой струной,
            Вспоминай о забытом, подруга.
            Вспоминай без укора, упреков,
            Все, что прожито, пережито,
            Что ушло по весенним протокам,
            Что по снежным равнинам ушло.
            Ты, гитара, во всем мне поверишь,
            Все простишь - ошибки и блажь,
            Только ты одна не изменишь
            И тоске в залог не отдашь.
            Вспоминай о забытом, подруга,
            Серебристою, звонкой струной.
            Там за окнами плачет вьюга,
            Мы не плачем, гитара, - поем!

            Подмигнув изменнице - судьбе,
            Позабыв обо всем на свете,
            Я сижу с колодою в руке
            На скрипучем старом табурете.
            Поглупев от угольного жара,
            Бывший мастер преферансных дел
            В "дурачка" с племянницей на пару
            Две конфетки выиграть сумел.
            Вот теперь уж точно развернусь.
            Ну-ка, дед, давай на сигареты. …
            Помяни меня, святая Русь,
            Был картежником, им же кану в лету!

            Розовеют вдали облака,
            Разгорается новый рассвет.
            Зарастет лебедою тропа,
            Смоют росы твой легкий след.
            Гаснет в небе ночная звезда,
            Словно отблеск влюбленных глаз.
            Я запомню ее навсегда
            Мы в последний встречались раз.

            Когда струится синевою вечер,
            С волнением я жду какой-то встречи.
            Пусть звезды, откровение тая,
            Мерцают, опьяняя и маня,
            Когда струится синевою вечер,
            Забытое мне повторится вновь,
            Воскреснет вдруг распятая любовь,
            Сойдет с креста обмана и разврата,
            Предстанет вдруг опять чиста и свята,
            Забытое мне повторится вновь.
            Все в жизни станет ясным и простым,
            Чуть-чуть смешным, веселым и не злым.
            И ты придешь, шагнешь в неслышный вечер
            Любви, с креста поднявшейся, навстречу.
            Все в жизни станет ясным и простым

( Это в самом деле стихи моего друга - Сели. Он вручил мне их за месяц до гибели. Прим. Автора.)

    Никогда не думал, что в его душе звенит такая щемящая тоска и нежность. Пошто вы, друзья, скрываете друг от друга свое истинное доброе лицо за маской дебоширов и гуляк, развратников и пьяниц? Почему вам так нравится роль циников и грубиянов? Почему нечаянные проявления доброты и духовности вызывают у нас чувство неловкости?
    Человек никогда и ни с кем не бывает абсолютно искренним, Только наедине с собой. Да и с собой он не всегда искренен до конца. Есть такие вещи, в которых он сам себе боится признаться. Боится признаться себе. В том, что он трус. Он находит оправдание своей трусости, сове низости. Боится признаться себе, что он безнравственен. Любой святоша, завидев дамские трусики приходит в возбуждение, старается отвести стыдливый взгляд. Я не такой! Я - нравственный. А сам вожделенно сглатывает слюну. Другой, набожный, молится и выполняет все религиозные предписания. Он доказывает себе, что он близок к Богу но боится признаться, что эта вера ему нужна для спасения от боли, от неминуемой смерти. Он не осознает себя вечным. Он боится смерти. Поэтому-то и приходит к Богу! Трус! Третий лжет сам себе. Что он честный. Да нет честный людей! Человек рожден лживым! Ложь так же естественная для человека, как и испражнения! Говно воняет у всех ! А сове - не так как чужое! Но признаться себе в том, что твое говно такое же как у всех- ты не можешь! Потому что считаешь себя лучше других! Сели не боялся смерти. Он как-то сказал мне. "Знаешь, старик, если вдруг случится, что мне придется сесть в тюрьму, клянусь, я безо всякого сожаления уйду из жизни! Потому что я неплохо жил! Я отлично пожил! И мне нужна только такая жизнь, которой я сейчас живу! Другая мне не нужна! От другой - я откажусь!
    Такой вот он был, Сели…

< дальше >     < на ZOPA оглавление>

А.Мешков