Невеста

    Свернув за угол, Яков неожиданно столкнулся с мужчиной, несущим на плече гроб. И в ту же секунду, словно по какой-то невидимой и неслышимой команде грохнули и задребезжали надтреснутым медным звоном тарелки, взвыл духовой оркестр, столь же нестройно, сколь и печально. Мужчина, с которым столкнулся Яков, небритый, с темными кругами воспаленных глаз, наградил его таким яростным ненавидящим взглядом, что Яков, шарахнувшись в сторону, оказался в самой гуще похоронной процессии. "Интересно… Вроде я в чем-то виноват…" - с обидой подумал он. Шагая рядом с незнакомыми, серыми от горя людьми, Яков вдруг вспомнил, что покойник - к удаче, и решил посмотреть, кто это сегодня принесет ему удачу. Он обогнал нескольких женщин и заглянул в небольшой красный, словно игрушечный гробик. В нем лежала курчавая светлая девчушка лет семи. Якову стало нехорошо. Он словно почувствовал запах смерти. И стоны смешались с безобразным усталым воем труб. Мимо Якова проплыли в какой-то синей дымке расплывчатые фигуры в черном обрамлении. Яков рассеянно шел по опустевшей вдруг улочке, забыв о своей цели. Навстречу ему попался одинокий молодой милиционер. По мере приближения к Якову он все пристальнее и тревожнее всматривался в его лицо, в волнении сравнивая его с фотороботом, полученным накануне. Не найдя ничего общего, милиционер облегченно вздохнул и даже улыбнулся Якову.
    А чуть позже пестрая группа оживленных шумных цыган, издали заметив Якова, как бы случайно рассыпалась цепью в два ряда, приготовившись к атаке. Но бдительный Яков вовремя разгадал тактический маневр цыган и, когда до столкновения оставалось несколько метров и цыгане уже приветливо ощерились в златозубых улыбках, Яков неожиданно резко свернул, как солдат в роте почетного караула, и пересек улицу под неодобрительное улюлюканье непривыкших к такому низкому коварству цыган.
    Довольный собой Яков уже забыл неприятное видение мертвого ребенка и настраивался на так необходимый ему сегодня игривый лад. Ах, как неприятна была ему предстоящая роль эдакого уличного приставалы. Тем более, что за каких-то полтора часа он уже три раза потерпел фиаско, проще говоря - отлуп. От девиц различных комплекций и социальных слоев. Ловелас… твою мать! Яков аж сплюнул с досады.
    Странно получается: Ловелас, Дон Жуан, Казанова. Вроде бы все фигурируют в языке как нарицательные обозначения обольстителей. Но почему-то только Ловелас носит безусловно отрицательный заряд. Дон Жуан - это даже как-то почетно звучит. Да и Казанова. Ну ладно: Казанова сам о себе написал, где-то приврал, где-то приукрасил, сделал себя сам. Запечатлелся в сознании потомков героем-любовником и политическим пройдохой. Образ Дон Жуана после Тирсо де Молина облагораживали и шлифовали и Мольер, и Байрон, и Пушкин, и Макс Фриш, и Гофман. А вот кто, кроме Ричардсона, брался за Ловеласа! Никто! Вот он и получился моральным уродом. Яков не обольщался на свой счет. Уж он-то наверняка - Ловелас. Обстоятельства заставляют принять этот недостойный облик.
    Яков вдруг встрепенулся. Он увидел то, что искал. Девушка стояла на троллейбусной остановке и изучала объявление на столбе. Высокая, длинноногая, в коротенькой юбчонке. Вьющиеся черные волосы зачесаны назад. На Нобелевскую такая, конечно, не потянет, но поощрительную премию за такую внешность Яков бы ей дал. Он вздохнул глубоко, как ныряльщик - собиратель жемчуга перед погружением, и, прокашлявшись, обратился к ней с простым человеческим приветствием:
    - Здравствуйте!
    - Здравствуйте, - бросила девушка, обдав его ушатом презрительного взгляда. Яков поежился. Он и не рассчитывал на объятия, наученный утренними неудачами.
    - Мне нужна ваша помощь, - сказал он без обиняков, глядя прямо и честно брюнетке в глаза. "Прыщик на щеке! - отметил он про себя. - Признак долгого воздержания! Обстоятельства - в мою пользу!"
    - А больше вам ничего не нужно? - спросила девушка, не отрываясь от изучения объявления на столбе: "Нашедшего на остановке "Андреевская церковь" депутатский значок, прошу вернуть за вознаграждение. Звонить по телефону 55-45-67".
    - А что вы имеете в виду? Если то самое - то вы себя переоцениваете, - Яков слегка разозлился. - Человек к вам за помощью обращается! Понимаете ли вы? Беда может быть у человека! У такого же христианина…
    - Я - атеистка!
    - Ненадежный повод для гордости. Он у вас наверное единственный. В Якове от злости появилась какая-то чертовщинка, какая-то твердость и уверенность. И несмотря на злую иронию последних слов, девушка посмотрела на него если не с нежностью, то уж по крайней мере с любопытством.
    - Ну ладно… - сказала она, тяжело вздохнув для приличия, - что там у вас стряслось..?
    - Вот это другой разговор. Вы даже сразу похорошели. Доброта вам к лицу… Впрочем, как и любому человеку…
    - Ой, только не надо вот это… - девушка проводила глазами отошедший троллейбус. - Ближе к делу… У меня занятия через полчаса.
    - Ладно! Для начала давайте перейдем на ты…
    - Какая разница…
    - Большая. Короче, сегодня ты должна побыть пару часов моей невестой… - Яков, заметив удивленно-настороженное выражение на лице девушки, поспешил ее успокоить. - Дело пустяковое: надо будет просто молча посидеть за столом, покушать, выпить…
    - А зачем это?
Яков поморщился.
    - Ну мне это очень нужно… Тебе будет неинтересно.
    - Нет, я так не пойду… Может ты меня в какое-то преступление втянешь…
    - Как тебя зовут?
    - Полина.
    - Все гораздо прозаичнее, Полина. И… Ты получишь пятьдесят рублей за исполнение этой роли. Это ставка заслуженной артистки РСФСР.
    - Ты меня не так понял…
    - Во всяком случае, они ведь тебе не помешают!
    - Я должна знать, зачем нужен этот спектакль! - твердо повторила Полина.
Яков вздохнул. Что с ней поделаешь. Любопытна, как все женщина.
    - Ладно… - сказал он. - Мы с тобой идем к моему отцу. К родному. Которого я никогда не видел. Только на фотографии. Я звонил ему… Мы познакомились… Короче, мне нужны деньги и я сказал ему, что женюсь! Вот и все! Он обещал мне их дать, но я должен прийти с невестой! Сегодня вечером!
    Полина задумалась.
    - Послушай… Но ведь он потом все равно узнает.
    - Не узнает, - уверенно возразил Яков. - Я ведь живу в Таллине, и наша встреча просто исключена.
    - Но я-то остаюсь здесь… Вдруг он меня встретит на улице.
    - Не думаю, что он тебя запомнит. Он уже не молод. А потом, я просто через некоторое время ему напишу, что все расстроилось. Что ты оказалась дрянью…
    - Ого!
    - Ну это я к примеру… Не сошлись характерами. Тебе-то какая разница?
    - Все оказалось гораздо серьезнее, чем я предполагала, - Полина замялась.
    - Ты драматизируешь! - подбодрил ее Яков, чувствуя, что девушка для главной роли потеряна. Подошел троллейбус. Полина торопливо взглянула на часы.
    - Опоздала из-за тебя! Ладно! Встретимся в половине седьмого возле церкви! - она сделала ему ручкой и вскочила в троллейбус. Яков со спины еще раз успел оценить ее достоинства и усмехнулся шальной мыслишке.
    Он медленно пошел по направлению к гостинице. Дело было сделано. Он был спокоен. Навстречу ему из-за угла одновременно со звуками траурного марша медленно выплыла уже знакомая ему похоронная процессия. Впереди шел все тот же небритый мужик, глядя впереди себя невидящим выплаканным взглядом. Усталые музыканты дудели с нескрываемым отвращением к музыке. Опять мимо Якова проплыли в каком-то мареве скорбные лица. Казалось, что людей в процессии стало больше. Колонна растянулась на несколько кварталов. Когда последние фигуры скрылись за поворотом, из-за угла выскочил низкий коренастый мужичок с большим барабаном наперевес с колотушкой в натруженной руке, и, пыхтя и отдуваясь, пробежал мимо застывшего Якова, стуча каблуками по булыжной мостовой, как заводной игрушечный солдатик.

    В половине седьмого Яков в строгом костюме, с цветами в руках, как взаправдешний жених, стоял возле церкви, всматриваясь в прихожанок, ловя редкие греховные взгляды.
    Он издали узнал Полину. Она его тоже увидела и приветливо помахала ручкой, как старому знакомому.
    - Пошли? - коротко спросила она.
    - Пошли, - ответил Яков. - Но для начала тебе следует узнать некоторые сведения обо мне… Значит так. Меня зовут Яков. Я закончил университет в Тарту и еду по распределению в Таллин.
    - А фамилия как? - деловито спросила Полина.
    - Пожарский.
    - Ох ты!
    - А как ты думала…
    - У вас с отцом одинаковая фамилия?
    - Да. И у деда, и прадеда тоже…
    - А Дмитрий Михайлович, боярин, не твой родственник?
    - Я полагал, что это достаточно очевидно, - приосанился притворно Яков.
    - А кто у тебя отец?
    - Детский врач.
    Они подошли к темному старому дому, высокому гранитному исполину, памятнику эпохи культа личности, и Яков вдруг обнаружил, что пришел слишком рано. В запасе было еще полчаса. Он остановился, закурил.
    - Волнуюсь, - пояснил зачем-то он. - Да. Вот еще. Завтра мы с тобой вылетаем в Таллин. В десять утра.
    - Ясно, - ответила Полина, войдя в роль разведчицы. - У меня тоже маленькое дополнение. Я сегодня должна быть в десять часов дома.
    - Ну что ж, - Яков затоптал окурок. - Как говорится - с богом!
    - Я - атеистка.

    Булькнул нежным переливом колокольчик. Раздались шаги, и дверь открылась. Открыл ее седой невысокий голубоглазый мужчина. Что-то неуловимое в его взгляде выдавало в нем человека с богатым духовным миром. Какая-то мудрость и доброта исходила от него. Одет он был в новый серый костюм, который сидел на нем топорщась во все стороны, и, кажется, до сих пор источал запах магазинного склада. Под пиджаком такая же новехонькая яркая рубаха, которая, очевидно, тоже дождалась своего часа только сегодня.
    - Здравствуй, сынок! - мужчина раскрыл объятия и принял в них Якова. Яков смущенно приник к нему, неловко обхватив своего отца. В таком положении они бы могли служить статистами для Рембранта Ван Рейна. Постояв так с минуту, они оторвались друг от друга и Яков поспешно представил отцу невесту.
    - Это - Полина!
    - Полина, - зачарованно повторил отец, словно примеривая новое имя. - Ну, здравствуй, дочка, и ты! - он оглянулся и позвал: - Таня!
    На зов из комнаты моментально выскочила, бывшая, очевидно, наготове, болезненного вида женщина с заострившимися чертами лица, утомленными глазами. Улыбка ее была вымученная. Судя по ней, этот визит не был самым ярким событием в ее жизни. Более того, он, похоже, был ей совсем некстати. Сын какой-то объявился. Здравствуй, сынок!
    - Здравствуйте, - закивала она маленькой прибранной головкой. - Пришли наконец-то! А мы уж ждем… Ну что ты, отец, встал, как памятник, приглашай гостей-то! У меня все готово!
    Суетливо расселись за стол. Отец поначалу норовил усадить гостей как можно почетнее, как жениха и невесту. Но стол был квадратный, и решено было сесть просто друг напротив друга. Яков внимательно пытался найти черты сходства со своим отцом. Отец был явно смущен и принял взгляд, словно чувствовал свою вину перед сыном.
    Полина с видимым интересом рассматривала комнату, как и всякий нормальный человек, впервые попавший в чужой дом. Правда, одни это делают незаметно, мельком, а другие вот так, с подчеркнутым любопытством и не скрывая показного восхищения.
    В комнате было скромно и уютно. Старая мебель из красного дерева. Возле одного из окон - большой аквариум с лампочкой внутри. На окне, на полках и на шкафу - какие-то диковинные сосуды, похожие на волшебные лампы Аладдина.
    - Вот так, значит и живем… - сказал отец, ревниво следя за взглядом новоявленной невестки, пока жена накладывала на тарелки угощения. - А это мы с Татьяной Сергеевной из Эфиопии привезли… Подарок друзей из Назарета.
    - Прекрасные сосуды! - похвалила Полина.
    "Прямо эксперт какой-то! Специалист по эфиопским сосудам!" - с раздражением подумал Яков про Полину.
    - Ну что же, отец, хлопочи! Наливай гостям…- натянуто улыбалась Татьяна Сергеевна.
    Отец засуетился. Хлопнула пробка шампанского. Отец ловко разлил всем по бокалам и встал, торжественный и строгий.
    - Друзья мои! - он заметно волновался, бокал в руке дрожал. Наверняка заранее продумал приветственную речугу, но забыл, поэтому пауза после обращения несколько затянулась. "Мы собрались здесь…" - мысленно подсказал Яков.
    - Давайте поднимем эти бокалы… за счастье. За наше общее счастье… Я… Я ждал тебя, сынок…
    Отец заморгал часто, голос его дрогнул на непривычном слове "сынок".
    - Ну, давай, отец… - пришла ему на выручку жена, - давай за счастье!
    Яков выпил, поставил бокал и почувствовал на себе взгляд Полины. Он не глядел на нее, как бы целиком поглощенный закуской, но взгляд чувствовал. Более того, он, не видя лица Полины, чувствовал ее насмешку и иронию. Впрочем, какое ему дело до ее иронии!
    - Омаров попробуй, Яша! - подсказывал чересчур заботливый отец.
    - Полине положи!
    Сам он подхватил кусок колбасы, но колбаса по дороге в рот сорвалась в заливное.
    - Ну, расскажи, сынок, какие же у тебя планы… - спросил отец, ковыряя в заливном.
    - Я ж тебе говорил: работать едем по распределению… В Таллин. Билеты уже на завтра купили.
    - Та-а-ак, - протянул удовлетворительно отец. - Ну а дедушкой я скоро стану? - он стрельнул взглядом в Полину и застеснялся.
    Полина тоже здорово сыграла смущение. Опустив глаза долу, она ковыряла в омаре дырочку. Молодец!
    - Ну а чего, - стал оправдываться отец под тяжким взглядом осуждения, который метнула на него, словно Зевс-громовержец молнию, утомленная жена. - Дело житейское. Для того люди и сходятся, чтобы род свой продолжить… - он внезапно осекся, почуяв, что говорит что-то не то. И добавил: - Нам-то вот господь детишек не дал…
    Все сидели несколько смущенные. Жена оттого, что чувствовала себя виноватой в том, что не продолжила род, Яков оттого, что он получался вроде бы не в счет, в смысле продолженного рода, а отец оттого, что поставил всех и себя заодно в такое неловкое положение. Ситуацию неожиданно с блеском исправила Полина.
    - Как Яков скажет - так и будет! - тихо сказала она.
    Яков был потрясен. Он сидел удивленный и слегка польщенный покорностью своей "невесты". "Что ж, - решил он, девчонка честно зарабатывает себе на колготки!"
    - А вот это - правильно! - оживился отец. - А ты, Яков, не тяни. Не забывай, что у тебя есть отец!.. Теперь… Да! Я на пенсию пойду! Так что он может у меня жить! Так я говорю? Тань! - обратился он к жене. Та кивнула, правда, без особого энтузиазма. Не очень-то она разделяла оптимизм отца. Похоже ее женская интуиция подсказывала ей, что не все так уж ладно в королевстве датском. Яков вдруг забеспокоился.
    - Не знаю, - рассудительно и солидно, как и подобает главе семьи, кормильцу, сказал Яков. - Погодить придется, пока устроимся с квартирой… Ребенку условия нужны!
    Отец уже открыл коньяк и стал разливать его по маленьким рюмочкам, не обращая внимания на молнии, летящие в него с противоположного места. Он вроде бы озоровал.
    - Болеть завтра будешь! - строго предупредила жена, так и не добившись толку от своих молний.
    - А черт с ним! - беззаботно отмахнулся отец. - Не каждый день сын с женой приезжает. Давайте - за внука моего! Привози его на следующий год, Яша! Пусть Полина у нас поживет! Тут глянь какое раздолье! - отец повел рукой, как князь, показывающий свои необъятные владения. - Верно я говорю, Полина?
    Полина, широко улыбнувшись, озорно кивнула головой. "Какие у нее, однако, красивые зубы!" - подумал про себя Яков.
    - Первый год ребенок непременно должен жить здесь! - настаивал отец, словно ему возражали. Он обращался к Полине, взывая к ее материнским чувствам. Выпив еще немного коньяка, отец вдруг сделался несносным философом, склонным к пространным рассуждениям, к обобщениям, к риторике и декламации. Яков заскучал.
    - Как мы все-таки девальвировали само понятие - счастье! - говорил отец, с осуждением глядя на всех присутствующих, девальвирующих само понятие счастья!
    - Ведь кругом столько поистине несчастных людей, одиноких, больных. А мы попросту перестали замечать счастье вокруг нас! Ведь порой даже ожидание счастья - это уже есть счастье! Так? - спросил он Якова. Яков незаметно посмотрел на свои часы.
    - А радость от содеянного добра? Странно, ведь это чувство даровано только человеку, а человек так расточительно, так безрассудно от него отказывается! Он утрачивает возможность радоваться от осознания своей полезности ближнему…
    Яков прокашлялся. Сказал смущенно:
    - Извини, отец, но нам надо идти… - он уже открыто взглянул на часы.
    - Как? - словно очнулся отец. - Почему так рано? И не поговорили…
    - Я же говорил, у нас самолет в десять.
    - А вы оставайтесь у меня? А? Яков? Мы вам постелим в той комнате… Там тахта - что твой стадион!
    - В самом деле, Яков, оставайтесь! - подхватила молчавшая до сих пор жена, как бы обрадовавшись случаю постелить на стадионе. - А завтра поедете. Отец вас на машине отвезет.
Яков в раздумье потеребил подбородок. А почему бы и нет? Он насмешливо наблюдал за Полиной, не торопясь отказываться.
    - Яш! - с укоризной сказала Полина. - Ты бы хоть предупредил. Я же ничего с собой не взяла… Да и собираться - это же не пять минут…
    - Ну, ладно, - отец, увидев, к какому смятению привело его дерзкое предложение, отказался так же неожиданно, как и завелся. - Пойдем тогда покурим на прощание, сынок…
    - Ты же бросил! - строго заметила жена, метнув молнию средней мощности.
    - Одну! С сыном… - мимоходом оправдался отец.
    Они вышли на кухню. Шумно капала вода из крана. Окно на улицу было распахнуто. Изредка шуршали шинами легковушки. Отец и сын стояли у окна и молча курили. Отец затягивался с наслаждением, которому можно было позавидовать.
    - Никак не брошу эту заразу, - пожаловался он. - Ей-то, - он кивнул в сторону комнаты, - говорю, что бросил, а сам потихонечку, словно пацан, ей богу… в сортире… И смех и грех… Он незаметно поглядывал на Якова, с гордостью отмечая про себя черты сходства. Тонкий правильный нос, густые черные волосы.
    - Яш, - он коснулся его рукава. - А может, остался бы… Ну, ладно, ладно, - он махнул рукой, увидев, что Яков собирается что-то возразить. - Я к чему… Полина-то у тебя, похоже, с характером? А? Избалованная? Угадал?
    Яков пожал плечами.
    - Да вроде - ничего… пока…
    Отец, зажав сигарету в зубах, полез во внутренний карман пиджака, достал пачку денег, перетянутых голубой ленточкой, словно набор парфюмерии в подарочном магазине… С опаской глядя на дверь, он протянул деньги Якову.
    - На! Спрячь! Тут - пять тысяч! - он снова крепко, с наслаждением затянулся. - И это… Полине не говори про все деньги-то, похитрее будь…
    - Хорошо, отец, - Якову было непривычно произносить это слово. Он до этого избегал его, боясь, что оно прозвучит фальшиво. Но сейчас почему-то подумал, что произнести его просто необходимо.
    - Мебель купишь на эти деньги…
    - Хорошо…
    - Вообще-то мне самому бы следовало это сделать… Ты же, небось, все по мелочам спустишь…
    - Ну ты вообще меня за ребенка считаешь… - с легкой обидой сказал Яков.
    - А кто ж ты… Ты и есть еще пока ребенок… - отец затушил сигарету о подошву тапочка и выбросил бычок в окно.
    - Ну, сынок, давай прощаться, что ли?
    - Давай, отец! - Яков тоже выкинул окурок в окно.
    Отец стал вдруг приводить себя в порядок, делать какие-то ненужные движения. Поправлять галстук, отряхивать невидимые пылинки, не зная, куда деть руки.
    - Ты мне напишешь? - спросил он.
    - Хорошо… пап…
Отец часто заморгал глазами.
    - Мы должны держаться друг друга… сынок. Жизнь очень короткая…
    У Якова тоже зачесались глаза. Он обнял отца, ставшего вдруг каким-то маленьким и жалким, и поцеловал его в щеку, глотнув запаху едкого отечественного одеколона.

    Некоторое время Полина и Яков шли молча, находясь под впечатлением длительного и нудного расставания. Полина зябко ежилась.
    Навстречу им прошла шумная оживленная толпа музыкантов духового оркестра с трубами в руках. Тускло мерцали светляками в полумраке инструменты. Музыканты громко разговаривали между собой и хохотали. Набухшие от дудения губы, гул и звон в ушах от опостылевших звуков. Все это кончилось. Долгожданная тишина и разрядка напряжения. Можно посмеяться от души, можно снять маску скорби, надоевшую за день.
    - Тебе самому не противно? - прервала молчание Полина.
    - Что? - не понял Яков.
    - В смысле, совесть - ничего? В порядке?
Яков внимательно посмотрел на "невесту". Хватила что ли лишнего?
    - А почему меня, собственно, должна беспокоить совесть?
    - Хотя бы потому, что ты сегодня не чувствовал радости от содеянного добра. Не реализовал свою любовь к ближнему…
    - О-о-о… - Яков усмехнулся. - Куда тебя понесло… Ты уж позволь мне как нибудь самому разобраться в своих делах. Ты же не знаешь ничего…
    - Достаточно того, что я видела… Люди приняли тебя как близкого человека…
Яков закурил.
    - Курю вот из-за тебя… разволновался… Я тебе вот что скажу, Полина, хотя это не твое дело. Отец мой прожил счастливую и спокойную жизнь! Спокойную и сытую! Он большой эгоист! И может спокойно порассуждать о любви к абстрактному человеку!
    - Почему к абстрактному? Он же пять лет лечил детей в Эфиопии!
    - Ох! Швейцер, - с иронией сказал Яков.
    - А что тут смешного?
    - Ничего. Просто тут большая разница в побуждающих мотивах. Швейцер действительно хотел помочь людям ради истинной любви к человечеству… И хотя он и бросил свою семью, он отгрохал жене домище и обеспечил безбедное существование семье. А мы с матерью вынуждены были влачить жалкое существование, пока отец обогащался в Эфиопии.
    - Но наверное были на это какие-то личные, а может интимные причины… ты же не можешь этого знать.
    - Да я и знать не хочу! Я провел свое детство в детском доме! В казенных штанах, с жизнерадостной песней в строю! Кусок пирожного на праздник… И плакал часто по ночам, чтобы никто не видел. Все детство плакал… Плаксив был… Вот так-то, Полина.
    Яков разволновался, занервничал. Он вдруг вспомнил огромные общие спальные помещения, похожие на казармы. Запах казенного борща. Парикмахер по субботам. Прокуренный сортир.
    - Выходит, ты просто мстишь? - задумчиво сказала Полина.
    - Боже упаси. Делать мне больше нечего! Мне просто позарез нужны деньги! А мой отец - богат. А я - представь себе - беден. А мстить - это суета! За нас отмстит высший закон! И потом, ты заметила - он сегодня был счастлив!
    - Ты его осчастливил?
    - Представь себе - я! Человек всю жизнь носит камень нравственных мучений, тяжелейший груз для интеллигентного человека. А тут являюсь я, как всепрощающая сила отпускаю ему грехи, и даже если мы с ним более не увидимся - умирать он будет со счастливой улыбкой… А это, Полина, очень важно, - последние слова он произнес назидательно.
    - Да-а-а-а… - Полина покачала головой. - Ну, хорошо… А, прости за нескромный вопрос, почему же ты не жил с матерью.
    - Действительно нескромный вопрос. Потому что она - женщина, и должна была устраивать свою жизнь…
Они незаметно дошли до гостиницы. Якова уже несколько минут терзала надоедливая мыслишка.
    - Слушай, Полина… Кажется, что мы с тобой больше не увидимся… Давай на прощание посидим в баре…     Тут в гостинице неплохой бар… Мне сейчас… плохо… - предложив это, он почти не рассчитывал на успех, памятуя о том, что Полине в десять нужно было быть дома.
    - Боюсь, что мне будет слишком грустно с тобой…
    - Будет как раз наоборот, стараясь развеселить тебя - я и сам развеселюсь…
    - Ну, хорошо… только не долго.

    Из бара они вышли в полночь.
    - Слушай… Я такая пьяная… Зачем ты меня напоил?
    - Да полноте тебе… Трезвее тебя там никого не было…
    - Я хочу в туалет…
    Они зашли в вестибюль гостиницы, но бдительный швейцар стеной преградил им дорогу. Яков усыпил его бдительность, вложив ему в ладошку хрустящий червонец. Швейцар взял под козырек.
    - Видишь, как тебя здесь встречают! Я уже четыре дня здесь, и не видел, чтобы кого-либо так встречали!
    - Ты смеешься надо мной!
    - Нисколько. В тебе есть что-то такое, что расслабляет даже стальные сердца швейцаров.
Яков открыл свой номер и пропустил вперед Полину. Полина прищурилась от яркого света.
    - У тебя и телевизор есть, - заметила она.
    - Ага… Сейчас смотреть будем, - Яков поставил на стол бутылку шампанского.
    - Я пить больше не буду! - запротестовала Полина. - А то домой не дойду!
Яков шарил в холодильнике в поисках закуски. Нашел апельсин.
    - Это верно, - заметил он задумчиво, как бы увлекшись очисткой апельсина, - домой ты вряд ли дойдешь…
    - Ты меня не отпустишь? - голос ее стал жалостливым.
    - Да куда же я тебя отпущу в ночь…
    - Но мне надо…
Яков подошел к ней и поцеловал в губы, нежно провел по мягким волосам.
    - Ты была сегодня просто необыкновенна… будь умницей до конца… И не надо плакать…
    Яков сказал последние слова повелительно, но не настолько, чтобы это оскорбило, а в той золотой середине императивной интонации, когда за ней чувствуется твердость настоящего мужчины. Он запер входную дверь на ключ, подмигнул весело Полине и пошел в ванну.
    Он стоял под горячими струями, наслаждаясь своим физическим и психологическим состоянием. Он ощущал свои мышцы, свою внутреннюю мужскую силу, клокотавшую в здоровом молодом теле, словно магма вулкана.
    Когда Яков вышел, энергично вытираясь красным махровым полотенцем, он с удовлетворением заметил, что Полина уже лежала в постели, накрывшись простыней. Большой свет был выключен. Горело бра над изголовьем. Плавные контуры женского тела, разбросанные черные волосы на подушке. В руках - бюллетень по обмену жилой площади, купленный зачем-то Яковым в первый день приезда. Полина бросила взгляд на Якова и было снова углубилась в чтение бюллетеня, но тут же снова и уже внимательнее посмотрела на Якова. Внимание ее привлекла татуировка на его груди. Это был Александр Сергеевич Пушкин. Приблизительная копия с портрета работы Кипренского. Наколка была к тому же еще цветной.
    - Ого! - с удивлением произнесла она. - Откуда такая красота?
    - Оттуда, - неопределенно ответил Яков.
    - Ты сидел?
    - Я же тебе говорил, в университете учился.
    - А за что?
    Яков раздраженно бросил на кресло полотенце. Ох, не любил он эти дурацкие вопросы! Он потянулся к телевизору, на котором лежала пачка сигарет, и тогда со спины на нее уставился другой молодой человек в офицерском мундире прошлого века.
    - Боже! А это кто?
Яков закурил.
    - На спине, что ль? Это Дантес!
    - Ого! Это уже символ!
    - Несомненно. Это символ моей глупости!
Яков сидел на краешке кровати и чувствовал, как нежная маленькая рука гладит лицо убийцы, водит пальцем по мундиру.
    - Яшенька… милый…
    Мурашки пробежали по всему телу. Волосы на руках встали дыбом как у разбуженного возмущенного кота. "Милый, милый…", - отозвалось эхом где-то внутри… Господи! Когда же его так называли в последний раз!!!

    Проснулся он оттого, что где-то рядом, на ветке за окном, тревожно и хрипло орала ворона. Она орала противно, будто плакала.
    Приятные воспоминания мятежной ночи еще теплыми приливами ласкали его, но мрачный крик птицы нарушал покой его души.
    Подозрительная тишина была в номере. Не слышно ни шорохов, ни дыхания рядом. Лишь только монотонно журчит вода в сливном бачке из-за приоткрытой двери клозета. Ощущение пустоты давило мучительным предчувствием. Хотелось продлить хотя бы на некоторое мгновение сладостное забытье, мгновения радости соприкосновения со счастьем, прежде чем удариться о глухую стену действительности, бесстрастной и несправедливой, которую Яков уже почувствовал в пустоте своего пробуждения, в горестном крике несчастной одинокой птицы…
    С грустью смотрел с груди зацелованный поэт на пустой номер, на бутылку из-под шампанского под столом, на окурки, горкой торчащие из пепельницы…
    Яков медленно поднялся и босиком прошел в ванну. На всякий случай пощупал карман пиджака, валявшегося на кафельном полу. Денег, разумеется, не было. Он поднял с пола отброшенную за ненадобностью записную книжку, рассеянно полистал ее. На последней странице после лаконичной и небрежной записи: "Таня-94", было старательно выведено незнакомым почерком: "Полина-95". Цифра "95" была жирно обведена несколько раз, отчего казалась еще более многозначительной.
    - Дон Жуан… Твою мать! - сказал громко Яков и восхищенно покрутил головой.
    С улицы послышались нестройные звуки популярного марша Фридерика Шопена. Начинался новый день!

А.Мешков

–  предыдущий     содержание     следующий  –
home