«О! Боги! Сборная России по футболу опять проиграла. И кому? Юношеской сборной Уганды! А до этого – детской сборной Адыгеи! А до этого – сборной Монголии. На Кипре заморозили счета. Коррупция в России достигла апогея! В Египте снова беспорядки!!!» Писатель-реалист Владислав Пуканюк еле сдерживал слезы. Столько накопилось негатива в мире, что писатель Владислав Пуканюк из-за всего этого здорово набрался в Доме Литераторов. Писатели, как сконцентрированная совесть общественного сознания, всегда особенно остро переживают тяжелые для страны времена. Начал Пуканюк с безобидного Шато в доме Литераторов. А кончил обидной водкой в общественном туалете. Он еще помнил, как подрался с драматургом Гомозадовым, как долго и мучительно попирал в подсобке уборщицу Галиму Турсунвагиновну, но, не помнил, как добрался до дома, как оправился, не снимая штанов, не снимая пиджака, галстука, как лег спать, не помыв ног, и не снимая носков. А так же и туфлей. С утра его мутило, крутило, тошнило, выворачивало, корячило. И вдруг, в один момент, все, что его переполняло – стало с напором вырываться наружу и Владислав, постанывая, рванулся с низкого старта в туалет, где, упав на колени, склонился над очком. Страшная, небывалая рвота исказила его и без того обезображенное болью за Россию лицо. Он блевал без перерыва, десять мучительных минут, показавшихся ему Вечностью. Он блевал от обиды и отчаяния, от безысходности и от отравления паленой водкой. «Как мы, в сущности, бессильны перед Вечностью! – с горечью думал он.

Наконец приступ рвоты ослаб и Пуканюк сделал паузу, как уставший спринтер, чтобы немного отдышаться, перед следующим рывком. Вдох-выдох, вдох, еще раз вдох…

— Да-а-а-а-а…. Ну, что? Плохо тебе, брат? – услышал он чей-то дружеский, исполненный заботы хрипловатый женский голос.

— Нет, я тащусь!!! – с разрушительной издевкой, ответил Владислав, но, опомнившись, вздрогнул. В доме никого не должно было находиться. Жена, собрав вещи, ушла еще неделю назад, когда сборная России проиграла сборной Ватикана.

— Кто здесь? – Пуканюк в тревоге оглянулся.

— Это я, твоя Блевотушка! Или Рвотушка, как хочешь меня называй, я не обижусь, — раздался тихий женский голос из унитаза. Владислав заглянул в унитаз. Там, в желто-зеленой, зловонной жиже, плавали остатки не переработанной пищи: капуста, свекла, петрушка, горох, сырок «Новость» в фольге, кусочек семги и почему-то окурок сигареты…

— О! Нет! Только не это! Дьявольщина! — Воскликнул в отчаянии Владислав, воздел руки к Небесам, — Довели Россию! Уже и Белочка пришла на святую Русь!

— Да не белочка я, а твоя Блевотушка! Белочка какая-то! – обиженно колыхнувшись, воскликнула рвотная масса в унитазе.

— Блевотина не разговаривает, — осторожно напомнил Пуканюк.

— Не скажи! Ты же сам в своих рассказах писал о говорящем говне, наделенном разумом. Так почему ты отказываешь Блевотине в толике разума?

— То Говно в моей новелле было одной из форм существования космической материи.

— Так и я тоже типа форма оттуда! — Блевотушка многозначительно показала пальчиком вверх. – Я – сестра говна! Да, да! Родная сестра. Только нетрадиционной ориентации. Говно выходит через жопу! Так ведь?

— Так! – удивленно согласился Пуканюк.

—  А у вас ведь в России все через жопу! Так ведь?

— Так! – обрадовался Пуканюк новой образной метафоре.

— Я не хочу через жопу! Не хочу!!!! Не хочу и баста! – Блевотушка решительно хлопнула рукой по унитазу, — В жопе невыносимая вонь! Ты был когда-нибудь в жопе?

— Ну… В метафизическом значении я и сейчас… как бы…

— Жопа существует для быдла, для говна! – прервала его Блевотушка, — А нормальная, уважающая себя субстанция, личность, идея, выходит через рот! Вы же высокие истины изрекаете не жопой?

— Я бы и тут не стал бы так безапелляционно…. – растерялся Пуканюк, пораженный глубиной критической мысли Блевотушки.

— Вот я и сменила ориентацию, — не слушала его Блевотушка, —  Теперь я ориентируюсь  исключительно через рот!

— Так, получается, что вы, по сути то же самой говно, только ротовое! – заметил Владислав.

— Это демагогия! – скривилась в презрительной ухмылке Блевотушка, и тут же скорчила гримасу гордости, как маска греческой трагедии — Мы Рвотные, Блвотушка, Рвотушка и Рыготушка, отчасти и Отрыжечка, в отличии от Вас и Говна, еще обладаем уникальной способностью к пению! Вы наверняка слыхали, как мы поем по утрам?! Бля-я-я-а-а-а-а-а-а-а-а-а… — рявкнула Блевотушка, голосом Джо Коккера.

— ФУ! Какая гадость! – сплюнул в унитаз Пуканюк.

— Только не надо вот этого! Зачем вы плюетесь? – Блевотушка вытерлась от зеленой, тягучей слюны Пуканюка, — А если я в вас? Если не как у вас, так значит – гадость! – Она беззлобно, с наигранным драматизмом, и даже как-то кокетливо, погрозила Пуканюку пальчиком.

— У тебя это что — пальчик? – в панике воскликнул Пуканюк и ущипнул себя за ногу.

— И не только пальчик! – хихикнула Блевотина и, раздвинув ручками масляную пленку, показала ошеломленному Пуканюку самое сокровенное местечко, которое до замужества не показывает чужеземцу ни одна чукотская девушка. Пуканюка снова вывернуло, и он выдал на гора еще кучку Блевотины. Раздались аплодисменты, свист, радостные визги, звуки объятий и чмокание поцелуев. Пуканюку показалось, что прежняя Блевотушка обнимается с Новенькой, только что свалившейся с Небес в унитаз.

— Тьфу! – сморщился снова Пуканюк, будучи убежденным натуралом, – Да вы еще извращенки!

— А вот и нет! – ответила Блевотушка, отрывась от объятий, — Дело в том, что у нас, у Блевотин, в отличии от Вас и Говна —  матрилинейный промискуитет. У вас – видимость вынужденной, навязанной общественным сознанием, религией и моралью, моногамия, а у Говна – примитивная форма промискуитета. Короче, у нас мужиков не хватает. Вот и получается нестыковочка. Но ты мне нравишься! Я,- кстати, еще девственница! – сказала вдруг Блевотушка и покраснела, — У тебя, Владислав, была когда-нибудь девственница? Ха-ха-ха-ха-ха… — расхохотались обе Блевотушки.

— Прекратите сейчас же! Я вам сейчас морду набью! Я… Я вас смою!

— А Еще, Владислав, мы Рвотные, в отличии от Говна, обладаем уникальной способностью к левитации! Смотри! Эге-ге-е-е-е-е-ей….

И Рвотушка-Блевотушка с хулиганским визгом и свистом, словно баллистическая ракета, выскочила из унитаза и припала всем своим трепетным существом к лицу Пуканюка.

— Пойми ты, дурачок! — успокаивала она его, поглаживая по мокрым волосам, через полчаса, когда все было кончено, — Все мы по сути, частички единого целого. Ты, я, небо, горы, океан, планета Земля, Солнце… Мы все — по сути — братья и сестры! И в то же время — Вселенское говно!

— Любопытная теория, — думал про себя Пуканюк, пытаясь очистить безнадежно испорченный пиджак, — Надо сегодня в Доме Литераторов ее двинуть…