Унылые будни Воронежа

Из серии «Роман с комсомолкой»

Ранним утром, едва только пичужки начинают свой дивертисмент, кто-то бестактный, снова стал стучать в дверь мою, многострадальную. Но как-то стеснительно и скромно. Так стучат к себе домой загулявшие мужья, возвращаясь после недельного загула. Я подумал, что, наверное, это из милиции пришли извиняться. Укутался в одеяло и открыл двери. Предо мной помятым привидением стоял смуглый кудрявец Мухаммед, студент отделения журналистики, уроженец далекого Йемена.

— Я тут недалеко ночеваль, — извиняющимся тоном пояснил он, — Можно у тебя душ принять?

— Принимай! – великодушно сказал я. Мухаммед мой заказчик. Я – исполнитель. Дело в том, что, в свободное от блуда время, я пишу не только романы, которые никто не публикует, но и статьи для жернала кришнаитов, юморески, тексты выступлений разным людям, дипломные и курсовые работы арабским, афганским и монгольским студентам. Был даже один заказчик из Катманду. Еще я пишу за них статьи в газеты.

Постоянно работы у меня нет, и я вот таким нехитрым способом, обеспечиваю себе мой скудный хлеб насущный днесь. Я никогда не договариваюсь об оплате. Сколько подадут, и на том спасибо. Последний клиент расплатился кожаной курткой. Технология написания диплома проста. Я, основываясь на готовых текстах многочисленных статей, пишу теоретическую часть о средствах массовой информации той или иной страны нарочито корявым языком (чтобы руководитель дипломного проекта раз и навсегда осознал: писал иностранец!). Потом мы вместе с подопечным делаем перевод нескольких статей из газет его страны, иллюстрируя теоретическую часть. Все работы типовые.

Мухаммед ушел плескаться в ванной, а я стал, по-хозяйски, думать, чем потчевати гостя заморского. Холодильник мой был пуст, как, впрочем, и карманы. (Кошелька у меня сроду не водилось. Зачем?) Но я нашел на сусеках пакет пшенной крупы и какие-то специи. Дело в том, что, когда я прихожу в гости к Мухаммеду, он устраивает Лукуллово пиршество. Сразу находит у земляков кусок барана и делает национальные блюда. Водка льется рекой. Миф о том, что мусульмане не бухают, давно уже разрушен в моей душе ураганом пьянок с моими клиентами и друзьями. Со мной бухают все. Даже неспаиваемые кришнаиты, падре, корфюсты, ламы, аббаты, левиты, шаманы, ксендзы, прелаты, апостолы, мученики, схимники, аббатисы, капелланы, клирики, папы, цадики, раввины, послушницы и невозмутимые буддисты со мной уходят в недельный запой. Однажды я написал курсовую работу одному студенту, буддийскому монаху. Мы так нажрались после сдачи, что я еле его откачал.

В общем, я сварил пшенную кашу и забросил в нее все специи, что были под крышей дома моего. Мухаммед ел это варево, причмокивая, прикрыв от удовольствия глаза.

— Ничего себе?! Это чудо! Мирикал!!!!! Прямо, как дома! Еще бы выпить! – мечтательно сказал он. Пришлось доставать стратегический запас.

Потом Мухаммед финансировал еще два моих похода в магазин. Да!!! На Руси они пьют и блудят, как русские, и совсем не боятся возмездия.

***

Мое утро начинается с чая, медитации и размышлений о мироздании и моем месте во Вселенной. Я включаю любимую музыку и начинаю мыслить. Кого из дам сегодня пригласить для вечернего блуда? У меня есть список знакомых и малознакомых дам, который я называю русским словом «блядуница». Я сам придумал это древнерусское обозначение списка блядей. Полагаю, раньше его делали на бересте. Сегодня археологи иногда находят списки женщин на бересте и думают, что это староста деревни переписью женского населения занимался. Нет, нет и нет! Такие поправки в историю общественных отношений на Руси вношу я порой. Но есть у меня строгое правило: пока не напишу рассказ или главу романа, никаких дам, никакой эротики! А если творческий процесс не попер, то спи один, Санек! Такой я был строгий к себе и непреклонный, в ущерб своему либидо. Пишу я долго и мучительно. Ведь язык мой ведет начало от инфантильно-прегенитальной эротической избыточности и является либидональным гиперкатексисом.

Звонит Юра Щ. Доктор медицинских наук. Преподаватель медицинской академии. Юра – известный писатель-фантаст, психолог, автор множества книг.

— Надо срочно встретиться! – сурово говорит он. Я, словно новобранец, без слов одеваюсь за 45 секунд. Каска, джинсы, автомат, бронежилет, жилет, презервативы, фляжка с водкой. Раз он говорит, значит действительно это срочно.

Встречаемся на остановке Рабочий проспект. Садимся на лавочку.
— Ты зачем Чекшина убил? – спрашивает он, в некотором, легком раздражении.

— Чекшина? – задумываюсь я. Чекшин, Чекшин. Постой! Кто это? Ах, да! Вспомнил! Был такой! А, в самом деле: зачем я его убил?

– Юра! – успокаиваю я доктора медицинских наук, — Он просто оказался не в том месте и не в то время. А зачем он нужен? Он свое дело сделал. Он доложил в министерство обороны о том, что кем-то создана летательная платформа. Что он еще может сделать?

— Но он мне был нужен, – сопит обиженно профессор кафедры гистологии, Юрка, — Ты, перед тем, как убить кого-то, все-таки со мной согласовывай. Ладно? Чекшин же мой! Так? Я-то, твоих не трогаю! Так? И ты моих не трогай! Хорошо? – просит Юрка.

— Хорошо, Чекшин твой. — соглашаюсь я.

Сидящая рядом толстая тетушка с кошелкой, осторожно, чтобы не разозлить меня, поднимается и поспешно покидает остановку.
А все дело в том, что мы с Юркой пишем фантастический детективный роман. Я впервые пишу роман вдвоем. Мы распределили героев и пишем, потом Юрка все соединяет. Я там, в романе, случайно в перестрелке убил одного из его людей. А он обиделся. Там, в шедевре этом, стремительным каскадом текут горные потоки крови, драки, погони, пытки, перестрелки. И все это в любимой Отчизне, в срединной России. Тарантино отдыхает. Еще там есть любовь опять же, все пятьсот пятьдесят пять оттенков серого, Тинто Брасс тоже отдыхает. В общем, все отдыхают. Юрка полностью безвозмездно отдал эротику мне и моему помешанному на эротике и сексе, космическому чувственному разуму. Я возлагаю большие надежды на этот роман. Может, мое материальное положение изменится, наконец-то, в сторону резкого повышения и я смогу купить себе зимнюю куртку. А то все как-то не в ту сторону оно изменяется. А я хожу в старом, китайском пуховике, из которого вылез уже весь пух, и в коих ходят сейчас бедовые, маразматичные старички.

***

— Саня! Я тебя не разбудил? – звучит в трубке бодрый, как утро, голос директора кинотеатра «Пролетарий» Володи Селезнева.

— Уже нет…

— Ты хочешь заработать? У нас в среду премьера фильма «Люди в черном». Ты же хочешь заработать? (Многие люди убеждены, что я хочу заработать! И зачастую они не ошибаются!)

— Сколько? (Я даже не спрашиваю, что делать. Может, окна помыть, двор подмести или убить кого-то из конкурентов: директора кинотеатра «Спартак» или «Юность»?)

— Ну, тысячу, к примеру. Надо в клоунском колпаке, с красным носом, детишек развлечь перед сеансом. Конкурсы какие-нибудь, песни, загадки… Ты же в прошлый раз чудно поработал.

— Типа, аниматор?

— Да. Только непременно, чтобы это было в теме фильма…

— Без вопросов!

— И чтобы без жопы и какашки…

— Это труднее, но постараюсь.

— Тогда к 10 подходи! Я тебе красный нос и рыжий парик выдам

— Да нос у меня и так всегда красный…

Унылые будни Воронежа

Унылые будни Воронежа

Я возлежу в своем чертоге, на диване и восхищаюсь скудным комфортом, окружающим меня, восхищаюсь собой, своим полуголодным независимым сибаритством, далеким от социума и суеты. Я обклеил стены своей комнаты черными листами бумаги и осенними листьями. У меня есть пианино «Ласточка», я его выиграл в подкидного дурачка, и теперь терзаю время от времени блюзами, чтобы не забыть ощущение праздника беззаботного и безработного музыканта. Раз в месяц я делаю юмористическую программу «Все о, кей!» на Воронежском телевидении.

Два раза в месяц делаю музыкальную программу «Хит-базар» на радио. Я пишу дипломные работы иностранным студентам. Я пишу роман и рассказы. Из десяти написанных рассказов, один получается прекрасным, и его публикуют в каком-нибудь журнале. Платят чудовищно мало. Но зато я не должен идти на работу к восьми и возвращаться к шести! Я, как бы расплачиваюсь своей нищетой за свободу. Ко мне время от времени приходят прекрасные женщины! Прекрасные, уже тем, что приходят ко мне, нищему художнику, музыканту, сочинителю. Никто мне не скажет: «Где ты шлялся, гад?». Молчать! Я свободен!

Позвонил Лешка Синельников, собкор «Комсомольской правды» по Черноземью и сказал:

— Пляши! «Комсомолка» опубликовала твой рассказ «Гийом Оранжский»!

— Пляшут, когда письмо получают, — напомнил я.

— Считай, что я тебе его доставил.

Я пляшу. Ну, что ж! Это прекрасно! У меня теперь будет еще 3 тысячи рублей! Теперь я, сказочно богат, и смогу отдать сына на подготовительные курсы в Университет!

Внешний вид

Внешний вид

Я на радостях позвонил Наташеньке, администратору ресторана, и пригласил ее вечор на чашку растворимого кофе. Но Наташенька, безотказная, покорная Наташенька, отказала мне, объяснив этот факт тем, что уже договорилась с подругой посидеть в кафе. Она променяла меня на подругу?! Такая гендерная оказия не сильно огорчила меня. Я тут же позвонил другой чаровнице и затейнице Аиде, пианистке, преподавательнице музыки в муз училище, и ангажировал ее отужинать у меня, чем Бог послал. И она дала свое согласие. Какая прелесть! Может быть, она любит меня? Она такая затейница! Мы только с ней всегда играем в ролевые игры. В прошлый раз, мы играли в партизан, попавших в плен к фашистским извергам. Мы лежим в сарае связанные, (якобы) омраченные грядущим расстрелом. Завтра, на рассвете, нас расстреляют.

— Тебя за что взяли фашистские захватчики проклятые? – спрашиваю я ее серьезно. Ржет кудрявая Аида.

— Давай серьезно! – осаживаю я ее, — Ты это… Нарушаешь сценарий. Кто ж в сарае ржет перед расстрелом? Ну? За что тебя арестовали? Превысила скорость? Нарушила паспортный режим? Дойчмарками фальшивыми торговала?

— А тебя за что, москаль, взял проклятый фашист?

— За что меня взял проклятый фашист? Да он меня взял прямо за это вот… — отвечаю я. Опять ржет пленная еврейка. Словно в театре, а не в сарае.

— Да я мост железнодорожный взорвал вместе с поездом. Случайно. Играл со спичками. Завтра нас расстреляют на рассвете, Аида. Может, давайте, напоследок….

— Что? – заинтересованно спрашивает Аида.

— Ну, это…. Мне неловко говорить…

— Мне с тобой, приятель, нельзя. Ты – гой!

— Ну, так не гей же! Я гой, еси! Я – гой — добрый молодец! Я никому не скажу! Честное комсомольское!

— Естественно, не скажешь! Нас на рассвете расстреляют!

Променял бы я, нынешний сорокапятилетний кутила, шалый бездуховный, аморальный, малый, нынешний духовный комфорт, спокойное русло зрелости, на мутный, стремительный, полный неизвестности, горный поток юности? Ни за что! Сама по себе юность никакая не ценность. Юностью гордиться неправильно. Гордиться можно лишь достижениями. Возраст — весьма сомнительный предмет для гордости. Ровно, как и национальность….
Вот какой я был умный провинциальный паренек к своему сорокапятилетию.