Избранные

    Мне всегда по жизни не везло. Начиная с самого моего внезапного преждевременного и нежелательного рождения. Я даже был зачат в неурожайный год в районе, охваченном войной, в результате омерзительного нелепого случая. Мою мать, безобидную, беззащитную учительницу литературы - изнасиловали какие-то негодяи. От них-то я и произошел. Наверное оттого-то и все мои напасти.
    Мое детство - это цепь сплошных неприятностей и разочарований. Даже колонию для несовершеннолетних преступников я считал вполне логичным звеном в моей и без того насыщенной драматическими ситуациями жизни. Хотя, можно, конечно, оптимистически считать и колонию - удачей и серьезной школой жизни, которая помогла мне в конце концов выжить. Я постоянно был вынужден защищать свою жизнь. Убийство тех двух замечательных парней я не считал грехом так же, как и они бы не считали, если бы убили меня. В колонии меня боялись, а значит - уважали. В конце концов, моя многострадальная мать добилась для меня 38 статьи, и я был освобожден по амнистии через два года.
    Я бы не сказал, что справедливость восторжествовала. Я-то точно знаю, что мог бы тогда и не убивать второго. Но кто его знает, не отомстил бы он мне через некоторое время и не повернул бы он дело таким образом, что я оказался бы виновным? А так - свидетелей не было, и я нарисовал картину таким образом, что выглядел в ней прямо-таки героем, хотя бы в своих глазах. Я убил его просто так, на всякий случай. Я многое в своей жизни делаю просто так, на всякий случай, потому что каждый день жду от жизни новых и новых подвохов.
    Так уж получилось, что я шел по этой жизни в полном одиночестве. С детства мне как-то не везло с друзьями. После тюрьмы мое одиночество еще больше обострилось. Окружающие относились ко мне с некоторой настороженностью. Все свои печали и немногие радости я всегда переживал один, не имея возможности разделить их с кем-либо. И это при всем при том, что я был весьма общительным и открытым человеком. Но видимо, так было угодно небесам. Они давали мне возможность наедине с собой самому разобраться в этой жизни. Грех было сетовать на судьбу. Я радовался тому, что она вырвала меня из мерзких лап тюрьмы, и благодарил Бога за счастье обретенной свободы. Наверное, необходимо было пережить эту невзгоду, чтобы во всей полноте ощутить радость такого великого дара, как Жизнь. Я всегда был благодарен Богу за все, что он дает мне, даже за те многочисленные испытания. Я думал, что мне даровано больше, чем другим людям. Страдания столь же необходимы человеку, как и наслаждения, и то обстоятельство, что в желании дать мне возможность испить из чаши страдания судьба усердствовала сверх меры, ничуть не умаляло ее благосклонности ко мне в моих глазах. В конце концов я стал относиться к своему одиночеству среди людей как к Божьему дару и переносил его как объективную необходимость. При этом я свято верил в то, что в один прекрасный момент эта самая судьба сделает мне прекрасный подарок, который я заслужил своими страданиями.
    Со мной всегда была моя музыка. Она была моим другом, сестрой, женой, моей судьбой. Я был счастлив оттого, что был наделен великим даром воспринимать музыку небес, и очень жалел тех людей, которые были лишены этого дара. Я уверен, что она посылается нам неведомым высшим разумом, как некий код, содержащий в себе важную информацию, и только немногие люди способны принимать этот язык, хотя никто не в состоянии его расшифровать. Композитор принимает эту музыку из космоса и записывает ее условными знаками. Но каждый музыкант по-своему читает это произведение. Никто одинаково не исполняет ее: для каждого одна и та же музыка звучит по-разному.
    Я с подозрением отношусь ко всякого рода случайным удачам, поэтому когда я получил письмо в красивом конверте, в котором меня как победителя конкурса, проводимого по результатам анкетирования, приглашали на собеседование в какую-то туристическую фирму, я скорее насторожился, нежели обрадовался. Вначале я вообще не хотел идти, но моя восторженная мамочка настояла, да и любопытство в конце концов взяло верх: за границу уж очень хотелось попасть на дурнячка. Жалкий доход от моего музыкального творчества гарантировал меня от посещения казино, ночных клубов и участия в длительных увлекательных туристических шопах.
    Да, я помню, что полгода назад, во время моей неудачной попытки поступить в консерваторию, я заполнял какую-то анкету. Кроме национальности и образования там было много пунктов о состоянии моего здоровья и интеллектуального уровня. Я уже давно забыл про это. Много чего я заполнил уже в этой жизни! Всего не упомнишь.
    В уютном зеленом уголке просторного холла гостиницы нас собралось всего пять человек. Еще один такой же чудак и три девушки. (Одна из них, высокая, стройная блондинка с огромными, такими же голубыми глазами, как у меня, я думаю, могла бы неплохо скрасить мне серые невыразительные будни в предстоящем путешествии!) Перед нами с торжественным заявлением выступил худощавый высокий мужик в элегантном черном костюме и в очках с невероятно толстыми стеклами. Он говорил с заметным акцентом. Вот что он сказал:
    - Дамы и господа! Мы собрали вас здесь, чтобы сообщить вам приятное известие! Вы являетесь победителями конкурса, проводимого фирмой "Элла". Вы получаете право отправиться в увлекательное десятидневное путешествие по Египту. Все расходы берет на себя наша фирма. Кроме этого фирма берет на себя все хлопоты, связанные с оформлением документов. Вам необходимо лишь пройти медицинскую комиссию. Но и это мы берем на себя!
    Признаться, такой расклад меня вполне устраивал. Не заморачиваться ни в чем - вот мой девиз! Я бы даже пальцем не шелохнул, если бы мне предложили стоять в каких-нибудь очередях.
    Нас тут же повели по длинному светлому коридору в какую-то комнату. Сначала туда пригласили наших девушек. Мы с Сережей, так звали второго счастливчика, покурили, расположившись в креслах рядом с кабинетом.
    - Как ты думаешь, не фуфло ли это? - спросил меня Сережа, из чего я понял, что он тоже не заканчивал Оксфорда.
    - А х… его знает, - ответил я по-человечески просто. Так мы подружились.
    В кабинете нас встретили три мужика, почему-то без халатов и стетоскопов, без скальпелей и зажимов Кохера. Они тоже все говорили с заметным акцентом. Я тогда не придал этому большого значения, полагая, что в туристических фирмах все так разговаривают. Нам предложили раздеться догола и стали ощупывать и мять нас с Сережей. Большим вниманием у них пользовались причинные места, словно главным требованием для любой хорошей туристической поездки была способность к регенерации.
    Не обнаружив у нас ни шанкров, ни выделений, удовлетворенные состоянием нашей мочеполовой системы, члены комиссии заполнили какие-то бумажки и, поблагодарив нас за внимание, отпустили с миром.
    Мужик в толстых бронированных стеклах собрал все наши паспорта и, еще раз поздравив нас с удачей, выдал нам на руки наши путевки и наказал всем собраться здесь ровно через неделю, готовыми к отправке, с вещами и сотней долларов на мелкие расходы. Самое трудное в его задании для меня была как раз вот эта сотня.
    Чтобы мучительно не жалеть о бесцельно прожитых днях, я тут же на выходе предложил Лизе (а именно так звали мою новую гипотетичную подружку) отметить наше знакомство. Надо сказать, что сделал я это из какого-то отчаяния и куража, абсолютно не надеясь на согласие. Слишком ослепительно красива была девушка. Лиза словно ожидала моего приглашения. У нее была изумительная белозубая улыбка. Мы шли ко мне, держась за руки, и я даю голову на отсечение, что не я был инициатором этого многообещающего момента. Казалось, что наши руки, как два одиноких странника, нашли себя в огромном мире и боялись потеряться.
    Я всегда предчувствую приход любви. Это бывает похоже на ослепительную вспышку. Но я не мог в тот момент поверить, что это произошло так неожиданно. Хотя если учитывать то обстоятельство, что я всегда, зная стремительность и внезапность ее появления, всегда жду ее, она была скорее закономерностью, нежели случайностью. Если человек ждет ее - она в конце концов придет.
    - Так ты еще и музыкант? - она очень удивилась, увидев у меня в квартире синтезатор и ноты, в беспорядке разбросанные по полу.
    Милая моя! Ты еще не знаешь, какое сокровище ты приобрела в моем лице. Я не только музыкант. Я подарю тебе волшебную божественную музыку своей любви. О такой музыке ты не могла и мечтать!
    Я не мог оторвать от нее взгляда, все еще не веря своей удаче. Я не мог поверить в нее даже тогда, когда ее руки жадно ласкали меня, а губы скользили по моему лицу, словно изучая и запоминая его. Мы провели вместе целые сутки, изредка выскакивая из постели, чтобы перекусить. Лиза ласкала меня не переставая, словно ловила каждое мгновение, каждый миг нашей близости, боясь его потерять. Как не хватало мне в жизни этой нежности. В то же время нежность, скопившаяся во мне за долгое время одиночества, обрушилась на эту девушку. Она подолгу глядела на меня, и мне даже стало казаться, что она любуется мною, что для меня, не избалованного вниманием женщин, было, конечно, в диковинку.
    - Мне почему-то постоянно хочется целовать тебя… Я тебе, наверное, уже надоела своими приставаниями?
В любви теряется ощущение времени, причем в сторону его удлинения. Мне казалось, что мы с ней провели не одну ночь, а целую вечность. Я уже тогда со страхом думал, что когда-нибудь смогу ее потерять. Когда я сказал, что люблю ее, она, конечно, не поверила и засмеялась. "Это вовсе не обязательно было говорить. Мне и так хорошо с тобой!" - сказала она. Но я видел, что ей приятно это слышать. Может, я и не любил ее еще тогда, но я знал, что каждому человеку хоть на секунду хочется ощущать себя любимым.
    Она называла меня - "малыш". Видимо оттого, что была выше меня на полголовы. Я приготовил для нее на ужин блюдо со странным названием "Уно блякос". Это когда ты бросаешь в один котел все имеющиеся в доме продукты и варишь их до полной готовности. Чтобы придать нашему ужину экзотичность и очарование, ей я сказал, что старинный рецепт "Уно блякос" поведал мне один буддийский монах, который сразу после этого скончался в страшных судорогах. Секрет приготовления этого блюда он успел передать только мне, поэтому будет лучше, если она никому о нем не скажет. Поскольку говорил я это очень серьезно, Лиза безоговорочно поверила мне. Однако, когда я сказал, что перед употреблением этого блюда по древней шумерской традиции необходимо в течение минуты попрыгать на месте и похлопать в ладошки, мой обман вскрылся, поскольку я не в силах был сдержать смеха, видя, как моя любовь в одной моей майке с серьезным выражением лица, во исполнении воли древних шумеров, прыгает вокруг стола и бьет в ладоши, как древний неистовый шаман. Бедная Лиза была потрясена моим коварством и чуть не расплакалась от досады за свое простодушие, и лишь моя проникновенная нежность убедила ее, что я сделал это из большой любви.
    Ночь, проведенная с этой изумительной девушкой, чуть было окончательно не убедила меня в том, что полоса несчастий в моей жизни каким-то невероятным образом закончилась и началась другая - светлая и праздничная. Покатило! Я знал, что встречу ее. Это должно было случиться со дня на день, с минуты на минуту. Я пришел в эту любовь чистым. Я никого не покинул и никого не разлучил.
    Однако радость моя, похоже, была преждевременной. Лиза, высокая, статная, жизнерадостная, остроумная, по-видимому, не отличалась высокой нравственностью. Ко всему относилась легко, как, впрочем, и ко мне. Когда на следующий день я встретил ее с другим парнем и высказал ей свое неудовольствие по этому поводу, она даже как-то удивилась этой моей странной реакции.
    - А ты что, все еще любишь меня, что ли? - спросила она, смеясь.
    - Ну я не знаю, - растерялся я от такой конкретной постановки вопроса. - Но я полагал, что у нас уже есть какие-то взаимоотношения.
    - Ты - душка! - засмеялась она.- Но если тебе не нравится, я не буду больше ни с кем водиться!
    - Да… Ты уж, пожалуйста, не водись с другими мальчишками! - согласился я. Ну разве можно обижаться на это мудрое и смешное существо! Я взял две бутылки шампанского, и мы снова поехали ко мне, чтобы вновь предаться радости невинных плотских утех.
    Ты так ждал любви! Получи! Получи ее со всеми наворотами: с мучительной ревностью, с сомнениями и бессонными ночами. Ты ждал этого! Ну почему Бог дает человеку любовь, непременно прилагая к ней еще и страдания? А почему это я вдруг возомнил себе, что она должна с первого взгляда полюбить меня всей душой навеки и безраздельно? Любовь еще надо заслужить! А разве я не заслужил ее своими страданиями, своим одиночеством, своим долгим и мучительным путешествием через мир грязи и порока? Я всегда стремился к чистому и возвышенному. Я не виноват, что так не получалось, что небесам было угодно, чтобы я познал мир именно таким, чтобы увидеть и его светлую сторону. Можно, конечно, делать вид, что ничего не происходит, что мне безразлично. Ведь она по-прежнему со мной, и мне хорошо с ней. Какая мне разница, что есть кто-то другой в ее жизни. В конце концов, я тоже всегда жил именно так. У меня было всегда одновременно несколько девушек одновременно, которым я всегда мог запросто позвонить и пригласить на ужин. И я, наверняка, был у них не единственным и никакой трагедии в том не видел. Но я почему-то верил, что с Лизой у меня будет все иначе. Ведь я ее люблю, и она обязательно это почувствует и изменится…
    Как хорошеют женщины, когда их любят. В глазах появляется некий инфернальный блеск. Энергия радости излучает весь ее облик. И наоборот. Однако страдания любви очищают человека. Если он, конечно, понимает, какое это счастье: любить и быть любимым. Бог дает это счастье не всем, а только избранным. Только тем, кто видит в любви смысл жизни и свое предназначение в земной жизни. Истина - в любви, а не в вине! Так думал я, постепенно накачиваясь вином и невероятной тревогой, охватившей меня. Мне казалось, что Бог посылает мне какую-то страшную весть, которую я пока не могу прочитать.
    Я с какой-то тревогой замечал, как оборачиваются на нее мужики, и видел, что она это замечает и ей это безусловно нравится.
    Когда мы наконец-то добирались до моего дома, все становилось на свои места и я вновь был счастлив. И думал я: как в сущности мало надо человеку, чтобы быть счастливым. Достаточно, чтобы рядом был близкий, единственный, родной человек, который с любовью и нежностью глядит в твои глаза. И думал я тогда, что жить стоит даже ради такого короткого мига счастья, что эти мгновения я буду вспоминать всю жизнь и благодарить судьбу за них, чтобы ни случилось потом.
    Меня поразила ее замечательная фраза, сказанная на пятый день нашей любви:
    - Ты знаешь, я ведь тебе ни разу не изменила!
    Бог ты мой! Она считает это величайшим достижением!
    - С тобой мне хочется быть чистой, как родник.
    Как, однако, она подозрительно поэтична! Может быть, она все же любит меня? Точно такое же чувство охватило и меня. Мне захотелось разом исповедаться ей во всех своих грехах и избавиться от этой тяжести. Иногда мне казалось, что просто я сам для себя играю небольшую пьесу для двух актеров, в которой мне досталась главная хорошая роль - чистого праведника. Мне нравилась эта роль. В этой пьесе были такие слова: "Любовь к женщине выше любви к Родине, к партии и правительству, выше почестей и славы, выше чести и достоинства, выше любви к Богу… Значит ли это, что любовь - от дьявола? Значит ли это, что завтра белый снег под весенними лучами превратится в грязь? И что таится за чистотой, которой прощаются невинные шалости… Лишь только человеку свойственно тащиться от собственных страданий… Да и то не всякому".
    Я играл для нее мессы собственного сочинения. И хотя я не сомневался, что она не очень сильна в музыке, но всем своим видом она показывала, что моя музыка ей очень-очень нравится.
    - Это ведь я тебя вдохновила?
    Конечно, родная! Созидательная любовь - это не обязательно, когда тебя любят. Для такой любви достаточно и одного участника. Я не мог поверить, что она любит меня. Не мог. Я просил об этом небеса, говоря, что мне этого достаточно, что больше мне ничего в этой жизни не надо. Я обманывал себя.
    В этой жизни я уже любил несколько раз. И знал, что любви не бывает без страданий. Многих ли я делал счастливыми своей любовью? Не знаю. Но я всегда был счастлив в любви. Простите меня все те, кого я заставил страдать. Спасибо вам все те - кто заставил страдать меня!
    Эта неделя была такой насыщенной счастьем, что показалась мне вечностью. Мы встречались каждый день. Иногда мы дурачились в парке, играли в футбол детским мячом. Мы ходили с ней по городу, гордо взявшись за руки, целуясь прямо посреди улицы.
    Иногда она вдруг неожиданно становилась грустной, словно вспоминала что-то неприятное. Она пыталась мне что-то рассказать, но я останавливал ее, видя, как ей это нелегко. А иногда она забывалась, и тогда хмурым становился я.
    Лиза, в отличие от меня, уже не раз бывала за границей. Ее вывозили на отдых в Грецию и Турцию. Она живописно рассказывала мне о прелестях буржуазного образа жизни, совсем не понимая, по-видимому, что порой больно ранила меня некоторыми подробностями своих похождений. Я начал мучиться ревностью буквально на второй день нашего знакомства. Меньше всего в отношениях с женщинами мне нравилась эта сторона. Я очень быстро привязывался и мучился, мучился, мучился, задаваясь вопросом: а мне это надо? Надо! Ох как надо! В душе я был по-старомодному влюбчивым, странным нравственным мазохистом.
    В положенное время вся наша немногочисленная туристическая группка собралась в холле давищней гостиницы. Наши девушки, Оля и Саша, пришли с пухлыми сумками, словно заправские челноки. Видимо, собирались покорить арабский восток своими невообразимыми нарядами или же сделать чудовищный бизнес на продаже подержанного российского трикотажа. Только российская женщина-труженица способна взять с собой в отпуск такую груду ненужного хлама. Я выглядел так, как будто собрался в соседний магазин. Сережа тоже нарядился как гамбургский петух на карнавал. В своем стремлении быть модным он далеко зашел. Пестрая нескромная майка привлекала к себе внимание всего живого вокруг. Можно быть уверенным, что в такой майке он не потеряется в чужой стране, его сразу заметят со спутника.
    Моя Лиза, моя чудная Лиза, несмотря на клятвы и обещания, подкатила к гостинице в таком шикарном лимузине, что меня чуть было кондрашка не хватила. Какой-то нехороший мальчишка помог ей выйти и отнес в холл ее сумку. Ай да Лиза! На глазах у изумленного мальчишки она поцеловала меня в щечку и, заметив бешеный огонь в моих глазищах, прошептала невинно:
    - Это - друг, моей подружки… Не хмурься, милый…
    Да уж… Я никогда, наверное, не привыкну к свободному цивилизованному типу взаимоотношений между женщиной и мной. Мне хотелось высказать ей в лицо все, что наболело у меня за эти короткие мгновенья нашей любви. Прежде всего, я хотел ей сказать, что ужасно люблю ее… Но природная сдержанность и хладнокровие удержали меня от этой жуткой сцены.
    В аэропорт нас отвезли в шикарном автобусе. С нами были руководители нашей группы: тощий мужчина в толстых иллюминаторах и милая мордашка с короткой, почти что нулевой, стрижкой. Милая мордашка вообще не говорила по-русски. Они общались только с тощим, на каком-то скандинавском языке.
Все мне было в диковинку в этой моей новой жизни. Даже длина очереди к таможеннику, который с удивлением спросил меня, кивая на мой рюкзачок:
    - И это все?
    Ему, повидавшему в этой жизни немало удивительного, тоже было чему подивиться. Он тщательно смотрел сумочку на предмет второго и третьего дна, в которых по его таможенному разумению я-таки должен был попытаться вывезти хотя бы толику нашего национального богатства. Но его ждало горькое разочарование. Я был не из таких.
    В самолете я сидел рядом с Лизой и, чтобы как-то скоротать дорогу, время от времени, час от часу не легче, с перерывом на обед, шалил своей рукой у нее между ног. Меня весьма забавляло, как она быстро заводится. Ей эта забава была, кажется, тоже по душе. Она даже для разнообразия вносила в нее элементы восточного единоборства сумо. Хотя я могу заблуждаться на этот счет. Чужая женская душа - потемки. Тем не менее так, в постоянных играх и забавах, незаметно и мило пролетели томительные четыре часа полета.
    В Каирском аэропорту нас встречали арабские представители: два мощных пузатых янычара с усами. Они поприветствовали нас на чистом русском языке. Я даже заподозрил их в том, что они только притворяются арабами, а на самом деле являются обыкновенными узбеками. Те тоже - с усами. Они проводили нас в микроавтобус, помогая нашим девушкам с их нелегкой поклажей. За окнами мелькали чуждые моему неизбалованному разнообразием взору картинки незнакомой мне жизни. Женщины в черном. Мужчины - в белом. Каир оказался грязным вонючим городишком с грязным и вонючим Нилом посередине, на пологих брегах которого ютились жалкие картонные домишки, искусно сварганенные из тростника и коробок от телевизоров и компьютеров. Там жили многочисленные семейства каирских бомжей.
    Уличные забегаловки, прямо в дверях домов. Нищая чумазая пацанва свободно и независимо снующая между взрослой жизнью. Сумасшедшее броуновское движение автотранспорта по переполненным загазованным шумным улицам. Все машины безобразно и противно без конца дудели, предупреждая о предстоящем наезде. Правила движения в этом мире не были предусмотрены вообще. Движение начиналось по мере освобождения проезда, а заканчивалось, когда кончался бензин у переднего.
    Ах, как это все было забавно! Нас привезли в превосходный отель с ласковым названием "Марианна". Не думаю, что это был самый лучший отель в Каире, но для меня, не познавшего в жизни ни одного отеля, он показался самым лучшим. Мраморные лестницы, круглые таинственные своды, цветы, цветы, цветы кругом. Я даже на какое-то время перестал болтать и комментировать окружающую действительность. В холле худенький арабский мальчонка на подносе принес нам желтый сок. Усатый гид, улыбаясь, разрешил нам попить, поскольку это угощение было бесплатным.
    Как-то непроизвольно получилось так, что нас с Лизой даже не спросив, поселили в одном номере, на втором этаже. Видимо, арабский глаз был достаточно набит на такие дела. Я впервые ощущал себя супругом. Едва мы с Лизой воплотили нашу эротическую фантазию, не дававшую нам в полете любоваться облаками в полной мере, как к нам зашли на огонек Сережа с нашими девочками и, главное, с бутылочкой водки. Очень мило посидели, немало порадовавшись нашему везению.
    Вечером наши арабские усатые гиды пригласили на ужин, в ресторан, расположенный во внутреннем живописном дворике отеля, на берегу бассейна с голубой водой. Стемнело очень быстро, и вокруг зажглись яркие огни, и арабские песни, которые распевал такой же усатый маэстро, аккомпанируя себе на синтезаторе, показались мне просто восхитительными. Я уж не говорю о кухне. Хотя я никогда не был гурманом и в обыкновенной жизни вполне обходился жареной картошкой с огурцами. Время от времени откуда-то появлялись и исчезали в никуда все новые и новые бутылки. Стоило было ехать за тридевять земель, чтобы, в конце концов, так вот пошло нажраться… Право же: совсем как дома…
    Потом была ночь. Наша последняя ночь. Если бы судьба мне тогда подсказала. Дала хотя бы случайный намек. Ведь я же всегда чувствовал ее руку…
    - Ты правда на мне женишься?
    Да! Да! Да! Я женюсь на тебе! Мне плевать на то, кем ты была до меня. Мне важно, что ты осталась чистой и святой. Мне важно, что ты любишь меня. И ты спасешь меня от одиночества в этом мире без любви. Черт с ним, что у меня нету денег! Хотя… В общем, посмотрим! Говорят ведь, что не в деньгах счастье, хотя одной из причин моей личной неустроенности было как раз их постоянное отсутствие.
    На следующее утро нас ожидало сафари! Путешествие в пустыню! Дружеский обед в компании бедуинов. Рано утром, едва только первые лучи солнца позолотили верхушки пирамид, в номере раздался телефонный звонок, и нас, на ломаном русском языке пригласили спуститься вниз, поскольку наша машина была уже подана. Я хотел тут же совершить утреннюю эротическую зарядку, но сонная Лиза отвергла мои жалкие и не очень настойчивые попытки овладеть ею. Она пожалеет об этом уже через несколько часов, когда ее желание уже не будет иметь никакого значения для ее неожиданных партнеров! Хмурое утро. Мы собрались в холле: несколько обрюзгшие, одутловатые и опухшие после вчерашнего возлияния. Нас пересчитали и сделали зачем-то поименную перекличку, и уже другие, новые усатые дядьки, погрузили нас в микроавтобус. И вот с этого-то замечательного момента и началось самое трагическое и самое омерзительное путешествие в моей жизни. Будь оно проклято!
    Мы ехали шагом, мы мчались в боях, мы яблочко песню держали в зубах… До чего дурацкие слова приходят мне в голову во время страшной тряски, сопровождаемой наше путешествие. Вначале мы шутили по поводу вчерашней вечеринки, которая закончилась банальной пьянкой и б…м. Наш Сережа, надравшись как свинья, овладел нашими соотечественницами. Этот факт рассмешил всех до слез. Признаться, я в тот момент, даже несколько сожалел о своем внезапном семейном положении и о том, что не был участником столь славного драматического финала.
    Несколько раз наш джип останавливали военные арабы с автоматами Калашникова и проверяли документы. Но не обнаружив ничего подозрительного - пропускали дальше. Потом началась пустыня.
    Пустыню я себе представлял вовсе не такой. Я-то думал, что пустыня - это сплошные пески. Но пустыня - это еще и горы. Горы до самого горизонта.
    Через два часа наши языки от жажды стали заплетаться, а конца пустыни еще не было видно. Я обратился к сидящему на переднем сиденье усатому мужику:
    - Браток! Как бы водицы испить?
    Как оказалось, никто из везущих нас братков не говорит ни по-русски, ни уж тем более - по-английски. По-моему, они и по-арабски говорили с большим трудом.
    Не дождавшись от наших проводников ни воды, ни информации о цели нашего путешествия и его продолжительности, мы страшно затосковали. Не надо быть глубоким аналитиком, чтобы понять, что мы вляпались в какую-то грязную историю. Один раз мы остановились, чтобы справить нужду. Девушки сходили за бархан до ветру. Мы совершили эту процедуру прямо возле машины. Вообще-то мне лично справлять ее было почти что нечем. Всю воду поглощал обезвоженный алкоголем организм.
    А еще через час наши опасения подтвердились весьма неожиданным и жестоким образом. Посреди бескрайней пустыни нас ожидала встреча с другим, более решительным экипажем. Заметив вдали черную точку, наши янычары оживились и стали что-то говорить по-своему, показывая на эту черную точку. Постепенно точка эта приобрела очертания автомобиля, возле которого стояли четверо человек с автоматами.
Нас бесцеремонно и не вполне гостеприимно вытолкнули из джипа и заставили сесть прямо на горячий песок. Мужчины о чем-то спорили, изредка поглядывая в нашу сторону. Наконец один из них, самый озабоченный, в грязной чалме и сером балахоне, подошел к нам и, схватив Лизу за волосы, поставил ее в многообещающую позу: задом к себе - руки на капот. Он задрал коротенькую юбочку, сорвал трусики и, задрав свой грязный балахон, стал грубо, без всякого изящества совершать с ней развратные действия. Ну не сволочь! Что ты будешь делать! Лиза, сжав губы, закрыв от боли глаза, обреченно, как корова, слегка покачивалась от фрикций. "Не захотела утром!" - отчего-то злорадно подумал я. Меня словно парализовало. В голове стучало и ухало. Сердце отчаянно колотилось в груди. Что делать? - лихорадочно соображал я. А что я мог делать, когда мне прямо в глаза наставил свой автомат бородатый Хуссейн. Надо сидеть тихо, а не то еще примутся за меня! Я ведь тоже очень симпатичен! Какая чушь!..
    В принципе, я почему-то спокойно воспринял ситуацию, памятуя о том, что я не из тех людей, которым удача падает вот так, прямо на голову. Я ждал подвоха со стороны судьбы и я его дождался. И что самое главное, сумел-таки даже подготовиться к встрече с этим подвохом. Теперь я ждал своего часа. И я был уверен, что он настанет. Нет, лучше бы Абдулла этого не делал… Хотя картинка эта меня порядком возбудила. Затем за дело принялся другой Ибрагим, словно забыв, что у нас есть еще неиспользованные резервы.
    Наблюдать эту картину было мучительно больно. Все равно, если бы в пустыне при тебе обливались водой. Кстати о воде… И о пустыне… Пить хотелось невыносимо, но просить воды у людей, которые прямо на глазах надругаются над твоей возлюбленной, было просто нелепо. Они могут воспринять такую вроде бы простую просьбу как насмешку над их чувствами.
    Сережа, видимо, не вынес жажды и неожиданно, с каким-то страшным нечеловеческим криком неумело, но героически, кинулся на одного из арабов, за что тут же был застрелян. Он несколько раз дернулся и затих навсегда, а на его щегольской рубашке медленно расплывались черные пятна крови. Что касается меня, то я даже глазом не моргнул, сохраняя бесстрастное выражение лица, словно меня все происходящее вовсе не касалось. Сережа, отважный Сережа! Зачем безумству храбрых спел ты последнюю песню? Я лишился последнего помощника. Теперь нас всех, не исключая дам, просто-напросто связали. А мне на всякий случай врезали прикладом по спине. Это уже вовсе ни к чему! Я его запомнил и про себя пообещал оставить в живых, но отрезать при этом причинные места.
    Лизу попробовали все. Кроме меня, разумеется. После того, как последний участник пустынной оргии, сладострастно крякнув, завершил свое дело, один из арабов, страшный и дерзкий террорист в чалме с бородой, передернув затвор автомата, хладнокровно расстрелял мою возлюбленную прямо на глазах у изумленных туристов, давая таким образом понять, что шутить в пустыне они не намерены. Лиза тихо вскрикнула, вздрогнула всем своим прекрасным загорелым телом, обернулась и, глядя мне в глаза, сползла вниз и замерла навсегда в далекой, знойной пустыне, вдали от родных рязанских берез. Она сидела возле машины и смотрела, смотрела, смотрела прямо мне в глаза… Я был последним человеком, которого она видела в этой жизни. Она, видимо, еще некоторое время оставалась живой…
    После этого, нас, оцепеневших от ужаса, уцелевших в этой оргии, затолкали в раскаленный фургон без окон, без дверей, и мы двинулись в путь. Те двое, что привезли нас, отвалили в другом направлении, очевидно, поехали за новой партией живого товара. Итого: четыре Абдуллы остались с нами.
    Моя полная драматизма жизнь постоянно вынуждала меня держаться в состоянии полной боевой готовности. И я никогда не жалел о тех маленьких неудобствах, которые приходилось терпеть по этому поводу. Если бы в детстве, в тот страшный день, я не привязал к голени нож, эти парни смогли бы более успешно надругаться надо мной, и наверняка бы убили, чтобы я никому не смог поведать об этом. Но им не повезло. Я ждал их.
    Этим четверым тоже не повезло. Я уже знал наверняка, что убью их. Я убью их очень жестоко. Иначе зачем я тогда все это терпел? Так думал я в то время, когда Оля, повернувшись ко мне спиной, возилась своими связанными проворными ручками у меня в паху, пытаясь вытащить мой выкидной нож, подарок моих сокамерников к дню освобождения.
    Я не стал дожидаться, когда нас привезут на участок разделки, а стал стучаться в кабину ногой. Мне было далеко не все равно, сколько мне осталось жить, но я знал, что жить я буду дольше чем эти четверо. Неведомая, потусторонняя сила, видимо, все-таки руководила моими действиями, начиная с того самого момента, когда я, полупьяный, проснувшись темной ночью, повинуясь этой силе, неведомо зачем, прикручивал изолентой нож к внутренней стороне бедра.
    Машина резко затормозила. Послышались торопливые шаги. Я не стал дожидаться, когда двери раскроются и сам резким ударом раскрыл их. Абдулла получил удар дверью в лоб и второй - ножевой в сердце. На мгновение какое-то библейское чувство восторга от свершившегося возмездия овладело мной. Вот оно какое - око за око! Выхватив автомат, я нажал на курок, и волшебные звуки выстрелов, словно глас небесный, разнесли в клочья тишину пустынного пространства. У меня не хватило бы времени передернуть затвор. Неведомая сила вместо меня, руками Абдуллы предусмотрительно передернула его. Я видел, как от пуль взметался фонтанчиками песок, как вывалился из кабины другой Абдулла, как безуспешно пытался выскочить третий, застряв в двери, и как разлетелся череп у четвертого, страшного, бородатого, моего главного обидчика…
    Остаток магазина я посвятил салюту в память моей любви и всадил его в те места своих врагов, которым небеса отвели великую созидательную миссию. В эти мгновения я уже не управлял собой, я кричал и плакал, я обращался к небесам с мольбой вернуть мне мою любовь. Слезы, впервые в моей жизни, здесь, в раскаленном безводном пространстве, стекали ручейками по моим щекам. Я жалобно стонал от невероятной неземной душевной боли, словно потерявшийся космический ребенок, впервые осознавший свое одиночество во всей Вселенной.

А.Мешков

–  предыдущий     содержание     следующий  –
home